Россия и европейский романтический герой

Ник Каррауэй – странный персонаж. Протестант со Среднего Запада – это только одна сторона его существа, другая же состоит в том, что он, в лучших традициях католицизма (Скотт Фитцджеральд происходил из ирландских католиков, не так ли?), романтический мечтатель. Но странность не в этом, а в том, насколько эти две части сосуществуют в нем не просто по отдельности, а как бы не признавая одна другую. Именно так сосуществовали в творчестве Фитцджеральда поэзия и проза – без осознания, насколько они жанрово разны и насколько их сочетание вредит друг другу, разбивает цельность произведений, насколько его поэтические порывы, выраженные через прозу, вдруг оказываются нелепо претенциозными и безвкусными… совсем как его герой Гэтсби.

Фитцджеральд применяет в романе вот какой любопытный эстетический прием. Вообще говоря, Ник любит и умеет описывать людей, иногда с юмором, иногда с сарказмом, иногда с цинизмом (говоря о людях, посещающих приемы Гэтсби). Как только появляется новый персонаж, его или ее описание тут же врезается в читательскую память. Том Бьюкенен: «На его лице выделялись глаза: их дерзкий взгляд придавал ему властности, и казалось, что его обладатель все время угрожающе подается вперед. Пиджак для верховой езды плотно облегал его тело, и, как только он шевелил плечами, рукава наливались мускулами. Казалось, что ему жмут в икрах до блеска начищенные сапоги, что шнуровка вот-вот разойдется». Дейзи Бьюкенен: «Ее лицо было грустно, яркие глаза и яркий чувственный рот на нем. Но ее голос вибрировал скрытым возбуждением, которое мужчины, которым она нравилась, забывали не так легко. Голос, который покорял, нашептывая “слушай!”; который намекал, что она что-то такое навытворяла только что, совсем недавно, веселое и рисковое…» Джордан Бейкер: «Это была худощавая девушка с маленькой грудью и прямой осанкой, которая подчеркивалась ее привычкой откидывать назад плечи на манер молодого кадета. Ее прищуренные от солнца серые глаза смотрели на меня со взаимно вежливым любопытством на чуть надменном, привлекательном и как будто чем-то недовольном лице».

Но когда дело доходит до Гэтсби, его единственное описание во всей книге – это: «Передо мной стоял элегантно одетый мужлан лет тридцати с небольшим, чья до смеха выделанная речь была на грани абсурда».

Создается ощущение, что когда Ник смотрит на Гэтсби, его глаза неким образом замутняются. Подобный прием применяют порой в кинематографе, когда все персонажи находятся в фокусе, кроме одного, лицо и фигура которого постоянно размыты. После фатальной автоаварии, когда Гэтсби рассказывает Нику историю своей любви, он произносит странную фразу: «Он (то есть Том Бьюкенен) говорил ей обо мне таким образом, чтобы запугать ее, представить меня как какого-то маленького жулика (“cheap sharper”)». Но Гэтсби и есть cheap sharper! И если не маленький, то большой и достаточно жесткий (вспоминая его короткие телефонные разговоры) sharper. Опять же, если бы такую фразу произнес персонаж в итальянском неореалистическом фильме, мы увидели бы красивое, но грубое лицо молодого влюбленного мафиозо, до смешного ограниченного в понимании мира и самого себя, и немедленно схватили бы суть его трагикомической ситуации. Но, глядя на Гэтсби сквозь затуманенные романтизмом глаза Ника, мы видим только нежную наивную душу, раненную окружающими ее эгоистическими людьми.

«Великий Гэтсби» весь построен на таких парадоксах. Наиболее видимый, который лежит на поверхности, – это парадокс коррумпированного человека, охваченного кристально чистой любовью. Этот парадокс общепринят, как символ катастрофы знаменитой Американской Мечты, – фальшиво и неверно принят. Мировая литература замусорена историями о великих преступниках и о том, как любовь к женщине приводит их к падению. Нет, истинный американский герой романа Фитцджеральда не Гэтсби, а Ник Каррауэй с его раздвоенностью между осторожной порядочностью и романтической мечтой о «зеленом огоньке» недостижимого, между скромным благополучным существованием торговца облигациями и «угрожающим» портретом брата его дедушки, на которого, как ему говорят, он похож.

Однажды я видел постановку вагнеровского «Летучего голландца», в которой все действие происходило в воображении Зенды. То же можно сказать о «Великом Гэтсби»: почти все, что мы узнаем о Гэтсби, может быть продуктом воображения Ника. Независимо от Ника существуют только две фотографии этого человека и дневник подростка по имени Джей Гатц (об этом примечательном дневнике я скажу после). Максвелл Перкинс писал в письме к Фитцджеральду, что «богатство и характер бизнеса Гэтсби следовало бы прописать более ясно» и что характер Гэтсби несколько неясен (somewhat vague) и должен быть четче очерчен (adumbrated). Перкинсу в равной степени следовало бы озаботиться и неясностью характера Ника, но никто не принимает этого персонажа всерьез.