Россия и европейский романтический герой

«Великий Гэтсби» и есть глубоко иронический американский роман об этом конфликтующем клинке. Гэтсби – мафиозо, и хотя мафиозо – это итальянское слово, он американский мафиозо. Даже его шеф Вольфштин, который разговаривает в точности так, как разговаривали бандиты в рассказах Бабеля до него, уже не одесский, а чисто американский бандит. Никакому одесскому (или, скажем, итальянскому) бандиту не смогла бы прийти в голову безвкусная идея носить запонки, сделанные из человеческих зубов. Никакая континентальная (одесская или итальянская) литература не смогла бы произвести роман о бандите на манер «Великого Гэтсби», и вот хотя бы почему. Подкуп Вольфштином «мировых серий» (финала бейсбольного первенства) принимает мифические пропорции, но недавно я прочитал про торжествующую реакцию итальянских болельщиков какого-то клуба: мы выиграли, несмотря на то что судья был куплен противоположной стороной! Купленный судья – это нормальное для них явление, точно так же как это было когда-то в моей молодости в Одессе. С одной стороны, моральные идеалы наших (итальянцев и одесситов) находились на куда более низком (и потому реалистическом) уровне, чем в протестантской Америке, а с другой стороны, мы слишком укоренены семейно, чтобы превращаться вдруг в одиночек между небом и землей, как это сплошь да рядом случается в индивидуалистической и бескорневой Америке. Мафия в Италии, как застарелый ревматизм или геморрой, – явление неприятное, с которым, однако, привыкают жить. Проблема мафии может вдохновить там на неореалистический фильм или натуралистический роман, но ни в каком варианте на символическое произведение о неправильности жизни в целом. В поп-культуре современной Америки фигура бандита и жулика романтизируется так, как она романтизировалась только в далекие времена европейского плутовского романа, а мафия действительно приняла иные размеры, чем у себя на родине… Именно иные – парадоксальные по отношению к моральным основам американской жизни и потому особенно обнажающие ту самую ее «неправильность». Поэтому Гэтсби становится едва ли не мистической фигурой, в нем есть что-то от козленка, которому некуда деваться, кроме как быть закланным во имя факта, как далеко зашла европейская цивилизация в Новом Свете в своих благородных и коррумпированных мечтах.

Из всех американских писателей Фитцджеральд наиболее странен. Его фраза совсем не похожа на линейно-лирическую фразу Хемингуэя. Она крутится и изворачивается, как тело человека-змеи в цирке, она создает в себе дыры, и через эти дыры проглядывает иногда символ, иногда претенциозность, а иногда иные миры. Фраза Фитцджеральда, как сам Гэтсби, который носит розовый костюм и про которого Дейзи говорит, что видит его на розовом облаке в небе. Фраза Фитцджеральда, как сам рассказчик Ник Каррауэй, который противоречив до неопределенности. Вся книга противоречива до неопределенности – в этом особенность ее эстетики. С чисто эстетической точки зрения Фитцджеральд напоминает мне Достоевского, и не только потому, что оба были неровные писатели, но и потому, что их проза состоит из удивительной смеси микронного реализма, тотальной иронии и откровенной сентиментальности.

Все начинается с названия романа. В ноябре 1924 года Фитцджеральд писал своему редактору: «Я решил сохранить название “Тримальхион из Западного Яйца”. Еще два названия, которые подходят, – это “Тримальхион” и “По дороге к Западному Яйцу”. Намечал еще два, “Золотошляпый Гэтсби” и “Высоко взлетающий влюбленный”, но они кажутся мне слишком облегченными»[2].

Мы теперь знаем, что в конце концов Фитцджеральд выбрал название «Под красным, белым и голубым» (цвета американского флага), но что его письмо к редактору запоздало, и тот пошел по «слишком облегченному» направлению. Фитцджеральд был явно на стороне названия иронично-символического, но сознавал ли он непроходимый разрыв между иронией и романтикой? То есть до какой степени цинический персонаж Петрония отменял малейший оттенок романтизма и, с другой стороны, до какой степени «Золотошляпый Гэтсби» противоречил идее цинизма? И если он действительно был на стороне иронии, почему он в самом начале романа дает такое описание своего героя: «Только Гэтсби, человек, именем которого названа эта книга, был здесь исключением. Нет, в конце концов Гэтсби оказался в порядке. Но все, что довлело над ним, вся эта нечистая пыль, которую завихряли вокруг него мелкие людские желания, способные только на секундную грусть и короткого дыхания восторги, вот к чему я потерял, по крайней мере на время, интерес».