Россия и Молдова: между наследием прошлого и горизонтами будущего

Ну, начнем с того, что евреи прекрасно владели всеми местными наречиями того большинства, среди которого они проживали. Насчет «испорченного немецкого», о котором пишет А. Шмидт, тоже необходимо сделать пояснение. Евреи Бессарабии и Левобережья Днестра в повседневности общались друг с другом на народном языке – идиш, который относится к германской языковой группе и получил распространение в Центральной и Восточной Европе в X–XIV вв. В основу данного языка легли заимствования из современного немецкого языка, а ранее из средневерхненемецких диалектов и древнеарамейского языка. Поэтому, отдавая дань наблюдательности А. Шмидта, следует признать, что в данном вопросе он до конца не разобрался. Возможно, сказалась определенная предвзятость, сформированная общими тенденциями предубежденного отношения к евреям в описываемое время.

Отсюда, кстати, ошибочное утверждение А. Шмидта о массовой безграмотности евреев, что считалось в их среде «религиозным отступничеством», которое якобы поощрялось раввинами³⁴⁰. В тот период в еврейской среде были распространены основы религиозного образования, что способствовало укреплению этноконфессиональной идентичности народа, его сплочению в иноэтничном окружении.

Констатируя, что в 1840 г. в губернии были учреждены губернские комитеты из местных раввинов для обсуждения средств и путей к достижению образования среди соэтников, что способствовало «устройству еврейских училищ», автор выступает против их распространения. Он пишет: «Открытие народных школ, общих для всех жителей губернии, представляется вернейшим средством для достижения единства. Различные религиозные верования препятствуют гражданскому единству только в государствах необразованных. Евреи вполне постигают пользу образованности, открывающей им еще обширнейшее поприще деятельности <…>, проведя несколько лет на одной школьной скамье, молодые люди перестали бы смотреть друг на друга сквозь призму предрассудков, накопившихся в течение веков, и можно было бы надеяться, что это обстоятельство послужит сближению и общественных их интересов»³⁴¹.

Автор обращает внимание на то, что в финансовых операциях с простолюдинами евреи предпочитали натуральный обмен, именуемый «гандлеванием»: «Это относится, конечно, до мелких торговцев, а не больших капиталистов, оборот которых принимает другой вид»³⁴². Поясняя подобный подход, Шмидт утверждает, что «этот расчет бывает почти всегда верен, потому что еврей, имея дело с простолюдином, всегда сумеет этим способом купить товар дешевле, чем за деньги; этот торговый способ известен здесь под именем гандлевания»³⁴³.

В конце 50-х гг. XIX в. на страницах «Одесского вестника» выходит работа К.Х. (вероятно, Ханацкого) под названием «Статьи из Сорок». В ней встречается следующий пассаж: «Еврей для молдавана – субъект необходимый. Все, что для него нужно, сподручно, он отыщет у еврея. Где в аренде лес – там непременно еврей; где есть пустопорожнее место для выпаса – там еврей; везде кстати и некстати прилепится еврей. Волей-неволей, а к жипун (так величают молдаваны еврея) нужно прибегнуть»³⁴⁴.

Наряду с ипостасью исследователя Шмидт предстает и как чиновник, который в качестве улучшения ситуации в экономической и межэтнической коммуникации к лучшему подчеркивает: «Когда еврей гандлюет, он живет на счет чужого труда, на счет чужих слабостей, и в общей сложности деятельность его вредна для той среды, которую он избрал своим поприщем. Еврей, торговец вполне полезное лицо в составе общества, как двигатель торговли и как конкурент, но только до тех пор, пока не найдет возможности обратить свои занятия в столь заманчивую не для одних евреев монополию. Впрочем, Херсонская губерния обеспечена от развития в ней слишком обширных и многосторонних монополий и большею частью именно вследствие конкуренции евреев»³⁴⁵.

Еще одной стороной, способствующей обогащению части еврейства, с одновременным распространением безнравственности является, как отмечали и другие современники автора, их способствование распространению пьянства: «Они, кроме распространения пьянства, на котором основано благосостояние большей части из них, для привлечения сборища нанимают нередко музыку. Под эту музыку танцуют все, и веселье принимает часто характер самой безнравственной оргии, свидетелями и даже участниками которой бывают дети»³⁴⁶.

«Торговая предусмотрительность евреев изумительна, – отмечал Шмидт, – они предугадывают торговые запросы и нужду потребителей часто прежде, чем эти сами ее сознают, а все правительственные распоряжения знают прежде, чем кто-либо другой, в особенности с тех пор, как им разрешено жить в столицах»³⁴⁷.

Автор даже допускает такое утверждение, что крестьяне там живут привольно, где нет евреев³⁴⁸. Отсюда, вероятно, его попытка предложить властям рассеять концентрацию еврейского населения: «Мы полагаем, что правительство скорее достигло бы своей цели уравнением прав евреев во всей империи. Через это уничтожилось бы несоразмерное накопление их в некоторых частях империи»³⁴⁹.