Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 6

В конце концов в дело вмешался полицейский советник Вурст.

— Пожалуй, вся эта история принимает неприличные размеры, — сказал он, закладывая карандаш за ухо. — Бог мой, какая шумиха! Из-за чего?

Он достал чистый листок, сел, скрючился и написал письмо своему начальнику господину Краммериху. В письме он честно и бестолково излагал все свои соображения, главным образом сводящиеся к тому, что он находит неприличным подвергать газетному обстрелу почтенную фамилию, стоящую к тому же во главе крупного издательского концерна.

Господин Краммерих, получив письмо, не торопясь прочел адрес, понюхал конверт, надел очки, еще раз понюхал и только затем воткнул свой длинный рябой нос в извлеченный из конверта листок бумаги. Окончив чтение, он чихнул, отвалился на спинку стула и закрыл глаза.

— Вурст, несомненно, прав, — сказал он своему помощнику. — Но он не открыл Америки. Я сам об этом думал.

Помощник вопросительно приподнял левую бровь.

— Но у меня свои соображения, — Краммерих помахал конвертом в воздухе. — Я бы прекратил всю эту болтовню, если бы газеты косвенно не содействовали моим планам. В городе у нас, как вам известно, не все благополучно. Эта забастовка на заводе, эти столкновения рабочих с полицией… Ну и так далее… Газетная же шумиха отвлекает внимание обывателей и, так сказать, парализует его…

Помощник значительно кивнул. Краммерих вытащил из кармана платок, лукаво ухмыльнулся и вонзил туда свой рябоватый нос. Он был очень доволен собой.

Зигфрид Грау тоже держал ухо востро. Он рвал все заметки о забастовке, которые проскакивали к нему в кабинет вместе с другим материалом. «Я, слава богу, социал-демократ и учитываю интересы своих читателей, — приговаривал он, уничтожая крамолу. — Мы не отрываемся от масс. Читателей совсем не интересует забастовка и какие-то там рабочие митинги. Им нужны сенсации вроде апельсинового домино…» И он старался больше насчет сенсации. Он даже похудел за эти дни от волнений, мука сыпалась из его желтой гривы на воротник, а по жилету можно было ознакомиться с недельным меню его обедов, ибо Грау отличался неряшливостью и обжорством. Поглощая сосиски с капустой, он упоенно думал:

«Я то уж их дойму!»

Впродолжение нескольких дней «Полдень» глухо говорил о каком-то разоблачении. Зигфрид Грау не торопился, приберегая удар напоследок. «Огненная мельница», не выдержав, напечатала, что почтенные издатели «Полдня» (не на обертку ли, мол, идет эта, с позволения сказать, газета?) «предаются буколическим забавам, разводя уток». Прочитав эту строчку, Зигфрид Грау вожделенно облизнулся. Он подумал:

«Пора».

Уже с утра газетчики орали:

— Сегодня увеличенный номер «Полдня». Сегодня номер «Полдень» выходит в увеличенном размере!

Продавщицы шоколада, барышни из будочек с содовой водой, кассирши конфекционов, парикмахеры и маникюрши, приказчики из универсальных магазинов, кельнерши из баров и пивных, влюбленные «в красавчика Руди», лихорадочно ждали появления газеты.

В час дня на Мармор плац появился автомобиль, представлявший подобие трибуны. На трибуне стояли большие картонные фигуры — светского дэнди и женщины, закутанной в апельсиновое домино. Под ними чернела крупная надпись: «ШАНТАЖ ЛИ ЭТО?»

Только на бульваре принца Иосифа полицейские спохватились, что картонный дэнди как две капли воды похож на Руди Глэзера. Автомобиль был остановлен полицией и торжественно арестован. Все это еще больше наэлектризовало обывателей.

В два часа дня появилась армия газетчиков, оравших:

— «Полдень»! «Полдень»! «Полдень»!

Газетку читали на ходу, в автобусах, в вагонах подземной железной дороги, в ресторанах, на вокзалах, в поездах, на улицах, за прилавками, в парикмахерских, в барах.

Разоблачения «Полдня» начинались пародией на ответ «Огненной мельницы». Не было никакого мюзик-холла. Не было никакого апельсинового домино. И… даже не было никакого шантажа. Господин Г. (что извинительно, принимая во внимание его высокое общественное положение и юность), действительно, вел себя не безупречно по отношению к некой цирковой артистке Ц., о чем эта дама и заявила. Итак: никакого шантажа не было.

С Пильцем из «Огненной мельницы» едва не случился удар. На шее у него висел и плакал Руди. Старый Глэзер в своем кабинете ударом кулака разбил мраморную доску чернильницы. Дело принимало скверный оборот, но у Пильца энергии хватило бы на десять человек. Он пригладил три рыжих волоска, поднявшихся дыбом на лысине, успокоил Руди и помчался к лифту. Спускаясь в кабине красного дерева, он под матовой грушей электрической лампы еще раз пробежал глазами только что полученный адрес, сунул блокнот в боковой карман, бодро вышел из лифта и сел в глэзеровский автомобиль. Великолепная машина дрогнула, мягко снялась с места и бесшумно, как по ковру, по зеркальному асфальту парадных улиц, понеслась на окраину, в трущобы.

VII

Был час обеда. Папа Гробст кончал свою тарелку горохового супа, когда под окном длительно и певуче пропела сирена, — по гудку было слышно, что проехал шикарный автомобиль.