Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 6

Папа Гробст не обратил на это обстоятельство никакого внимания. Такие машины не останавливались у дверей его дома. Но любопытная мамаша Гробст, утирая рот полосатым фартуком, высунулась в окно, потом откинулась и взволнованно шепнула:

— Фридрих, это к тебе.

Тотчас же захлебывающееся дребезжание жестяного колокольчика возвестило, что его дернула рука, не терпящая промедления. Папа Гробст вскочил, накинул пиджак и, просовывая руки, не попадая ими в рукава, сдавленно спросил:

— Кого нужно?

— Если не ошибаюсь, Гробст?

— Он самый.

— В таком случае потрудитесь одеться и занять место в автомобиле, — повелительно сказал вошедший.

Папа выронил трубку, нагнулся, поднял ее, обтер рукавом и попросил объяснений.

— Не задерживайте. Я — Пильц, сотрудник газеты «Огненная мельница». Мне необходимо проинтервьюировать вас. Едемте тотчас.

— Про… про… как это? — растерялся папа Гробст. — Что вы, собственно говоря, собираетесь со мною делать? Налоги я плачу аккуратно, а что касается долгов…

Пильц наскоро объяснил. Польщенный Гробст засуетился, решив, что наступила одна из серьезнейших минут его жизни.

— Луиза, где мой новый галстук? Ботинки? Скорее. Вы, господин Пильц, присели бы… а? Луиза, обмахни стул господину. Я сию минуту. Так и знал, что из-за этой девчонки всю жизнь буду терпеть неприятности. Где же одеколон? Как это — нет одеколону? Хорошенькие у вас порядки.

Папа Гробст с достоинством взял котелок, единственную пару перчаток, поправил воротничок, кашлянул и сказал, сдержанно сияя любопытством:

— Я готов.

К автомобилю он прошествовал с таким видом, как будто всю жизнь только и делал, что разъезжал на рольс-ройсах. Необыкновенно прямо сидя на подушках, откинув голову, он отдувал багровые щеки. Пильц, который был когда-то репортером киногазеты, думал, глядя на его короткую шею, на пухлый и точно смятый профиль, на толстые руки в трескающихся по швам голубых бутафорских перчатках:

«Ну и типаж…»

Гробст, не долго думая, показал, что Грета Цвинге, можно сказать, выросла на улице. Не жалея красок, он описал ее родителей. Отец спился, а мать умерла, простите, под забором. Все это он выпалил не переводя духа. Что касается самой Греты, то… Он надеется в комнате нет женщин? Она тоже уличная, больше ничего. Факты? Сколько угодно. Всем известно, что она тайком подлавливала мужчин и прирабатывала этим. Она жила с мясником Папушем и сбежала от него к прохвосту Маллори. Даже ребенка она от него имела, от акробата. Где ребенок? Ну, уж это не его дело, спросите у нее самой. Потом она сидела на его шее, да, да вот здесь (Гробст хлопнул рукой по затылку), а теперь, говорят, связалась с конюхом. Вообще вся эта история пахнет прокурором. Кстати, когда она уходила из его дома, у жены пропала брошка, он, конечно, ни-ни, нем, как могила, но всяко бывает на свете, почему бы девчонке и не соблазниться брошкой, пусть он, Гробст, трижды лопнет, если не так…

Исчерпав все доводы, папа Гробст вздохнул, прослезился и утер глаза голубой перчаткой.

— Змею, господа, змею пригрел на своей груди…

Пильц был доволен. Взяв адрес Папуша, он покатил к нему, закурив в авто крепкую черную сигару. Он застал мясника в лавке. Поставив фонарь на грязный прилавок, Папуш, в фартуке, залитом кровью, разрубал топором мясную тушу. На вопросы Папуш отвечал охотно, но так заикался, тянул, мямлил, так беспомощно мигал и ухмылялся невпопад, моргая своими белесыми ресницами, что Пильц тридцать раз терял терпение. В конце концов Папушу удалось объяснить, что Гробст скотина: взял за девчонку деньги, а девчонка (дело прошлое, но говорить, так говорить) сбежала от него к акробату, которому он бы ноги переломал, если бы тот не догадался уехать.

Мамаша Гробст, вызванная в комнату N 3, явилась туда в шляпке с зеленой птицей и в кружевной пелерине со стеклярусом (пелерина к случаю была вынута из сундука и пахла камфарой). Величественно поклонившись, она поплыла к предложенному ей креслу, сложила руки на животе и поджала губы. Она предупредила, что она — женщина честная и не позволит мешать себя с грязью, а что касается до просьбы показать правду, то и без этого у ней накипело в груди.

— Слишком он добрый, мой муженек! — хрипло кричала мамаша Гробст, потрясая зеленой птицей. — Я бы ее, тварь этакую, на порог не пустила! Она уличная, добрые господа, вот что она такое! Я удивилась, когда Папуш начал за ней приударять, думаю себе — лучше бы свинью из грязи взял и съел ее живьем…

При этих словах брезгливый Пильц болезненно содрогнулся.