Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 6

— А как вы думаете, господин фокусник, — с презрением оттенил он, — мы сидим здесь и так-таки ничего не знаем? Вы являетесь и начинаете нас учить? Позвольте вам заявить, что моя голова работает не хуже вашей, и для меня совершенно ясно, что если такое почтенное издательство, как «Глэзер-Блау-Концерн» печатает что-либо, то сведения эти строжайше проверены. Не заставляйте меня терять время, внушая вам подобные истины. И не пытайтесь бороться с Глэзерами, ибо вы — ничто, а Глэзеры — сила.

Фокусник закусил губы, чувствуя себя оплеванным, униженным этим равнодушным человеком. Он уже дошел до дверей кабинета, тупо разглядывая строгие ромбы полированного дерева, блестящие под тяжелыми складками портьер, но в дверях остановился (все так и кипело в нем), заложил два пальца в рот и, срывая злобу, дико, попетушьи, загорланил:

— Ку-ка-ре-ку!..

Краммерих вскочил, как ужаленный. Из приемной высунулись посетители, ожидающие очереди, торопливо, с испуганным лицом, пробежал по коридору лакей. Фосс вынул пальцы изо рта, надвинул шляпу и, не оглянувшись, величественно вышел.

IX

Грета получила счет из конторы гостиницы. К вечеру она должна была освободить номер. Она села у зеркала и со смутным чувством ужаса и боли причесала волосы, провела пуховкой по лицу. Она видела в зеркале свои широко раскрытые безумные глаза. Ей стало страшно, она содрогнулась и отошла.

Раздвинув гардину окна, она смотрела вниз, на Мармор плац, сумрачную и призрачную в тумане. Снег шел с утра и тотчас же таял, летели, налипали на стекло крупные белеющие хлопья. Блестел глубоко внизу грифельный асфальт площади. По запотевшему стеклу медленно скатывались капельки влаги, оставляя светлую полоску, извилистую и узкую, похожую на серебряную нить.

Грета задумалась, сдвинув брови. Перед ней неотступно стояло лицо Руди с его низким лбом и красивыми глазами зверя. Он хохотал: «Меня не проведешь, нет, не проведешь. Почем я знаю, от кого ты беременна!..» Она задыхалась от ненависти. И Раупах, жирный Раупах, похожий на мулата своей темной кожей. Он бесновался, багровея, выкатывая близорукие глаза. «У меня цирк, а не публичный дом! — орал он так, что слышно было на улице. — Благодаря вам мое честное имя треплют все газеты!»

Грета, протянув руки, отталкивала их — Раупаха, Матильду, Руди, Гробстов, все кошмары, которые терзали ее во сне и наяву. Она топала ногами и кричала, кусая пальцы: «Оставьте меня!» Но они не уходили. Они свистели, плевали, выли, улюлюкали, заливались мерзким смехом. Тогда она бросалась лицом в подушки и лежала неподвижно, как мертвая. Она пряталась даже от девушки, входившей убрать номер. Она боялась выходить на улицу и только вечером, торопливо, как вор, с руками влажными от страха и с блуждающим взглядом, спускалась, минуя залитый светом вестибюль. Ей казалось, что за ее спиной на нее показывают пальцами, раздевают взглядом, цинично смеются: «Смотрите, смотрите, это Грета Цвинге!» Она не могла заставить себя войти в магазин или пойти пообедать. Девушка приносила ей в номер кружку молока и хлебец. Этим она жила. Как-то на улице она столкнулась с Матильдой Раупах, выходившей из автомобиля. Она бросилась бежать и бежала так, точно за ней гнались с револьвером, потом остановилась, ухватившись рукой за выступ какой-то стены, и затряслась в припадке мучительного страха. У ней колени подгибались… Дом на нее падал… В конце концов она разрыдалась, как безумная. В сумерках раннего вечера она шла, всхлипывая глубоко, со слезами, без удержу катившимися по щекам, растрепанная и жалкая, с бессмысленным, тусклым взглядом и ртом, подергивавшимся судорогами неслышного, страдальческого смеха — так смеялся в балаганчике папы Гробст бедняга Пумперпикель.