Вслед за мамашей Гробст прибыла разряженная Матильда Раупах. Свистя шелком короткой юбки, улыбаясь, стреляя глазками направо и налево, она протянула Пильцу свою надушенную маленькую ручку и, закинув ногу на ногу, закурила папиросу. Мило пощебетав о погоде, она извинилась: муж не мог приехать — дела, но она лично не откажется пролить свет на всю эту историю, в которой замешан милый, ни в чем не повинный Руди. Получив согласие, Матильда села так, чтобы показать свое округлое колено, обтянутое серебристым шелком чулка, оперла подбородок на ладонь левой руки и, презрительно скривив ротик, сказала, что, по ее мнению, Грета Цвинге — опасная авантюристка.
— Еще тогда, когда она ворвалась к мужу, — рассказывала Матильда, таинственно понижая голос. — У меня сердце екнуло. А потом… Что она только выделывала! Говорили (и я этому вполне верю), что она была в связи с нашим конюхом. Я сама застала их однажды в коридоре…
Матильда остановилась, покачала в воздухе замшевой туфелькой и добавила, с ужасом раскрывая глаза:
— Я думаю она нимфоманка…
Матильда сидела минут двадцать, шепотом, при закрытых дверях, поверяя свои подозрения Пильцу. Потом она поднялась, поворковала о концерте модной англичанки, пианистки Алисы Айлэн и упорхнула, на ходу запахивая свое шелковое манто, подбитое горностаем.
Утренний номер «Огненной мельницы» распух от всех этих интервью. Фотографии Гробста и его супруги, Матильды Раупах, Папуша, так и мелькали. Все эти интервью свидетельствовали, что Грета Цвинге — шантажистка, опасная женщина, женщина уличной авантюры, под скромной маской цирковой артистки скрывавшая чудовищный разврат. Что касается Руди, было очевидно, что он попался в хитро расставленные сети, будучи невинным, как святой Иосиф.
Гнусная уличная газетка «Курьер», прихлебатель и лизоблюд, из угодливости напечатала «показания» некой Эммы Францлау, прачки из отеля «Манифик», клятвенно заверившей, что, живя с Маллори, Грета ухитрялась обманывать «престарелого акробата» (так и напечатали) с его же товарищами по ремеслу. Откуда прачка Эмма Францлау могла знать такие интимные подробности, об этом газетка умалчивала. Даже дряхлая «Маленькая кофейница», жалкое приложение к «Глэзер-Блау», журналу, прошамкала что-то о Грете Цвинге и попыталась лягнуть ее своим литературным копытом. Зато иллюстрированный еженедельник «Глэзер-Блау-Шпигель» расщедрился на целых девять фотографий: балаганчик папы Гробста, мамаша Гробст варит на примусе суп, мясная фура у дверей лавки Папуша, Маллори и — венец всего — большая, во всю страницу, фотография Греты, сидящей у туалетного трюмо с зеркалом в одной руке и карминовым карандашиком в другой, увеличенная с карточки, которую ухитрился достать энергический репортер, подкупив горничную артистки.
Номер «Глэзер-Блау-Шпигель» обыватели расхватали в каких-нибудь полчаса. Находили, что у Греты дегенеративный лоб и «патологические черты лица». «И что в ней хорошего? Не понимаю. Худощавая, глаза, как тарелки», — возмущались фрау. Мужья запускали глаза на портрет с осторожностью, через плечики жен, и находили, что «авантюристка-то чертовски соблазнительна». Психопаты, разузнав адрес Греты, строчили ей письма: «Очаровательница, если вы находитесь в затруднительном положении, рассчитывайте на меня. Мысленно целую ваши пальчики…» Или: «Крошка, у вас дивный ротик…» и предлагали звонить по телефону. В парикмахерских кокотки требовали причесать их «a la Грета».
«Огненная мельница» трубила в фанфары. Знакомые поздравляли Руди, как будто он выздоровел после тяжелой болезни. Ему звонили по телефону, присылали цветы, поздравительные открытки, записочки, телеграммы. Руди томно прочитывал их, валяясь в постели. С некоторым опасением он ждал, как отзовется «Полдень». Но «Полдень» не отозвался никак, как будто Руди и на свете-то никогда не бывало. Зигфрид Грау уже гонялся, высунув язык, за новой сенсацией: «Убийство на улице Королевы». Газетчики надрывались:
— Убийство на улице Королевы! Таинственное убийство! Найдено окровавленное письмо! Читайте газету «Полдень», самую популярную, злободневную, веселую газету «Полдень»!
В разгар новой сенсации с убийством Зигфрид Грау был оторван от работы курьером, с значительным видом положившим к нему на стол визитную карточку:
ПЕТЕР ФОСС
Зигфрид Грау повертел карточку, пожал плечами и велел просить. Фосс вежливо снял шляпу, опустился в кресло, закурил и сказал, глядя в потолок:
— Я пришел по делу Греты Цвинге.
Зигфрид был разочарован. Кивком головы он показал, что принял заявление к сведению, протянул по привычке ноги, плюнул себе на башмак и, побарабанив пальцами по столу, зевнув, спросил небрежно:
— Ну и что же?