Роза

– Да что продолжать… Я всё сказал. Пусть эта шлюха идёт туда, где нагуляла своего ублюдка!

– Хорошо, – Вальф повернул голову к девушке, Марте, которая её успокаивала, и Атли. – Кто ещё хочет высказаться?

«Скажи, милая. Скажи господину» – негромко проговорила Марта, и посудомойка подняла заплаканные глаза на герцога.

– Я не обещала ему! Он сам хотел, а я не хотела! – девушка сбилась на всхлип, перешедший в завывание.

– Ах ты гадина! – конюх внезапно рванулся из удерживавших его рук и, подлетев к девушке, с размаху дал ей пощёчину – голова дёрнулась так, что хрустнула шея. Посудомойка рухнула на колени, чуть не повалив и Марту.

– Тридцать плетей! – рявкнул Рандвальф. – Уведите его!

Завязалась потасовка. Атли оттолкнул конюха от девушки, двое мужчин сзади пытались снова поймать его руки, Барр не давался, а вместо этого схватил Атли за рубаху и заорал: «А ты чего возле ней крутишься?! Ты её обрюхатил?!»

Совместными усилиями конюха всё же повалили на пол и скрутили, и в этот момент Атли выпалил:

– Да, это мой ребёнок! И мы с Клариссой поженимся в самое ближайшее время. Если господин позволит, – он поднял глаза на Вальфа.

Девушка, по-прежнему сидящая на полу, схватила Атли за руку и просительно уставилась на него снизу вверх, сам юноша смотрел на герцога, а Рандвальф вдруг понял, что значит выражение «помертвел». Хотелось сесть – на стул или тоже прямо на пол – и бесконечно смотреть в одну точку.

Но вместо этого нужно было выглядеть спокойным и уверенным, говорить Атли, Марте и всем прочим то, что они хотят слышать, кивать в ответ и принимать верные решения. Как всю его жизнь. Кого волнуют твои чувства, когда ты герцог Сорсет? Да ты даже и не имеешь права на чувства…

Конюха наконец-то увели, посудомойку обступили с успокоениями женщины, одна только Марта то и дело бросала на Вальфа обеспокоенные взгляды, но ему было всё равно.

Покончив со своими обязанностями – свадьба Атли и Клариссы была назначена на следующее воскресенье, – Рандвальф поднялся к себе.

Он не видел ни ступеней – на третьем этаже чуть не упал, зацепившись носком ботинка за угол ковра, – ни двери, перед которой простоял добрых пять минут, прежде чем сообразил, что нужно достать из кармана ключ.

Заметил он лишь красное пятно розы справа, в гостиной. Обессиленно замер, прислонившись к дверному косяку и разглядывая цветок. Нужно будет отдать её Атли. Он ведь уедет в Италию, нельзя оставлять её здесь, на закрытом этаже. Нужно ехать. В Италии хорошо. Красивые закаты. Море. Искусство.

Постояв так некоторое время, герцог наконец-то нашёл в себе силы отлепиться от двери, взял в кладовке бутылку молодого итальянского вина и сосредоточенно приступил к распитию.

10

Сказавшись больным, Рандвальф не покидал свой этаж несколько дней.

Слонялся туда-сюда по коридору с бутылкой вина. В гостиную не заходил, чтобы не видеть розу, – боялся, что сорвёт злость на единственном, что у него осталось от Атли, а потом будет жалеть. На террасу – потому что не хотел стоять там с глупым пьяным лицом словно байронический герой над обрывом. В библиотеку – чтобы не думать о первой встрече с Атли и о том, какие книги мог бы ему посоветовать. Всё это теперь не нужно. У него есть семья, и ему не до глупых романов.

Наконец-то наступил Самайн, праздник встречи зимы. Уже с утра слуги разъехались – в основном в соседний город, чтобы веселиться и танцевать вокруг костров всю ночь напролёт.

Дом опустел, и Вальф вздохнул с облегчением. В воскресенье уединиться не выйдет, он должен благословить брак Атли и Клариссы, а там уже нужно будет уезжать. Получается, сегодня – последний день, когда он может попрощаться с домом.

Герцог начал с дальней комнаты четвёртого этажа – библиотеки – и неторопливо спускался вниз. Стоял в каждом помещении, внимательно осматривая стены и мебель, чтобы запомнить каждую деталь. Кое-что было знакомо с детства – вещи, перевезённые из родового имения, другие предметы он покупал сам. Кресла, шкатулки, даже чернильницы – всё было связано с воспоминаниями. Рандвальф вдруг подумал, что, если он умрёт, никто больше не узнает этих историй, и все вещи останутся без смысла – всего лишь гора рухляди.

Закончив с домом, герцог прихватил на кухне следующую бутылку вина, чтобы согреться, и вышел в сад.

Кто-нибудь другой назвал бы этот вид унылым – низкие тяжёлые тучи, голые ветки деревьев, рыхлые кучи коричневых листьев, – но Вальфу он нравился. Было своё очарование в этой ноябрьской погоде – словно прощаешься с хорошим другом, с которым было пережито немало тёплых мгновений.

Обхватив себя руками, чтобы защититься от прохлады, Вальф прошёлся по дорожкам, осматривая останки увядших и высохших цветов, заглянул в беседку, сияющую свежей белой краской, присел на скамье у большой центральной клумбы. Ветра почти не было, но с неба сыпалась мелкая взвесь дождя, и герцог поторопился сделать несколько больших глотков вина, чтобы согреться.

Розы на клумбе уже были подрезаны к зиме. Вальф подошёл и присел рядом с ними, тронул тёмно-коричневые пеньки срезов. Наверное, этим занимался Атли?