Роза (пер. Ганзен)

— Нтъ. Люблю ли я его? Не знаю, что сказать. Я не часто о немъ вспоминаю; не ношусь съ мыслями о немъ. Къ тому же онъ, говорятъ, умеръ, такъ ужъ по одной этой причин… Нтъ, но мн все вспоминается, какъ хорошо было тогда. Часто мн казалось, что я не по земл хожу, и никогда потомъ я не испытывала такого сладкаго трепета. Въ конц концовъ, мы, врно, оба ходили, какъ помшанные, такъ онъ былъ хорошъ. Разъ я собиралась печь на кухн крендельки; онъ подошелъ и сталъ глядть въ окно. Я успла свалять мягкое тсто, раскатать его и разрзать ножомъ на куски. И вотъ я показала ему ножъ и сказала:- А не лучше ли всего намъ умереть обоимъ? — Да,- отвтилъ онъ, — пойдемъ ко мн въ шалашъ и такъ и сдлаемъ. — Я умылась и пошла съ нимъ въ его шалашъ. Онъ сразу началъ прибирать тамъ, мыться и чиститься. Но я уже передумала и сказала ему, что не могу умереть. Онъ кивнулъ мн въ знакъ того, что и такъ будетъ хорошо, но я видла, что онъ глубоко разочарованъ: онъ было поврилъ мн. Потомъ онъ объяснилъ мн это тмъ, что былъ слишкомъ простодушенъ и не понималъ шутокъ. Да, въ немъ часто бывало что-то странное, идіотское, что дйствовало на меня. Я думала про себя: его можно подбить на что угодно, и онъ будетъ молчать; можно склонить его на большой грхъ, и онъ будетъ молчать объ этомъ. А то вдругъ онъ становился такимъ сообразительнымъ, прозорливымъ, видлъ все насквозь. О, куда двалось тогда его простодушіе! Я помню одно дло. Въ лсу росла рябина, высокая и стройная на диво. Гланъ часто любовался на нее и показывалъ ее мн — какая она высокая, прямая. Видно, она ему особенно полюбилась. Мн и вздумалось разъ сдлать ему на зло, помучить его, и я нашла человка, который подрубилъ рябину у самыхъ корней, такъ что она еле-еле держалась. На другой день Гланъ пришелъ ко мн и сказалъ:- Пойдемъ въ лсъ! — я пошла. Онъ показалъ мн рябину и сказалъ: — Вотъ злое дло. — Ну, коли злое, такъ, врно, это дло рукъ женщины, — сказала я. Я не прочь была навлечь на себя его подозрніе. О, мн даже хотлось этого. — Нтъ, это дло сильной и глупой лвой руки, — отвтилъ онъ. Онъ увидалъ это по зарубкамъ. Тогда я струсила немножко, такъ какъ онъ угадалъ врно. — Ну, значитъ, это дло рукъ лвши, — сказала я. А Гланъ отвтилъ:- Нтъ; слишкомъ плохо сдлано; или человкъ этотъ только прикинулся лвшой, или правая рука у него болитъ. — Тутъ я поняла, что плохо придется тому человку; онъ какъ разъ ходилъ эти дни съ подвязанной правой рукой, и я потому именно и выбрала его, чтобы сбить Глана со слда. Но Гланъ не дался въ обманъ; онъ нашелъ человка и жестоко съ нимъ расправился. У!.. Но при этомъ онъ пустилъ въ ходъ только одну руку; не могъ онъ, видите-ли, итти съ двумя здоровыми руками противъ того, кто владлъ только одной. Я узнала объ этомъ черезъ нсколько дней, пошла къ Глану, чтобы еще помучить его, и сказала: — А вдь это я велла изуродовать вашу рябину. — Сказала и ушла… Подумайте, я такъ хорошо помню все это! Одно за другимъ такъ и всплываетъ у меня въ памяти. Да, онъ бывалъ страсть какъ проницателенъ иногда. А тотъ человкъ, мой подручный, еще живъ. Онъ пришелъ ко мн на дняхъ. Его зовутъ Іенсъ Папаша.

— Вотъ?

Баронесса вскинула на меня глаза при этомъ отрывистомъ вопрос. А я стоялъ и раздумывалъ: такъ вотъ почему она помогла теперь Іенсу Папаш: онъ когда-то помогъ ей досадить Глану. Что же, она все еще любитъ его и мертваго, любитъ до ненависти и жестокости, такъ что готова терзать его и за гробомъ? Или Гланъ живъ, и ей просто хочется продолжать длать ему на зло?

Я спросилъ:- Да Гланъ, можетъ быть, и не умеръ?

— Не знаю, — отвтила она. — Впрочемъ, нтъ, наврно умеръ. Онъ былъ такой чуткій, измнчивый. Все на него дйствовало — и погода, и солнце, и луна, и трава; и втеръ словно говорилъ съ нимъ, и гуднье на вершинахъ скалъ отзывалось въ немъ. Конечно, онъ умеръ; ужъ сколько времени прошло съ тхъ поръ, какъ онъ жилъ тутъ; такъ давно это было; ужасно давно.

Баронесса встала и пошла назадъ къ мельниц. Жаль было смотрть на нее. Она говорила совсмъ другимъ тономъ, не улыбалась, не представлялась, а только разсказывала такъ грустно. И я радовался, что не позволилъ себ приссть тутъ же, а все время только стоялъ и слушалъ.

IX

Нтъ, видно, не къ добру такъ разбогатлъ Гартвигсенъ, такъ пошелъ въ гору за послдній годъ. Его самодовольство стало переходить всякія границы. Словно никого, кром него, и не было во всемъ мстечк, а для всего округа онъ былъ и царь и богъ!

Въ своемъ самомнніи онъ бывалъ и глупъ и несносенъ; но природное добродушіе его все еще было велико. Онъ отдалъ Стену Приказчику такое распоряженіе: — Ежели смотрителю Шёнингу что-нибудь понадобится въ лавк, то ты, аккуратъ какъ по ошибк, записывай все на мое имя: В. Гартвичу.

Мн же онъ откровенно объяснилъ, что безъ посредничества смотрителя не разбогатть бы ему на серебряныхъ горахъ, которыя онъ продалъ, а потому ему и хочется показать признательность. Точно такъ же веллъ онъ оказывать «всяческій кредитъ» Арону изъ Гопана, тому человку, у котораго самъ купилъ горы почти что задаромъ.