Роза (пер. Ганзен)

— Кто она? — спросила Роза.

— Добрйшая Эдварда. Ну, да, теперь все равно.

Я подумалъ: такъ это баронесса настроила Гартвигсена противъ меня; но, если цлью было залучить меня въ учителя и наставники для своихъ дтей, то въ этомъ еще нтъ ничего дурного; по крайней мр, насколько я могъ судить. Гартвигсенъ, между тмъ, имлъ такой видъ, словно его обморочили. Пожалуй, ему завидно стало, что я теперь поселюсь у Макка, а не у него останусь, а, пожалуй, его сердило, что я все-таки буду жить съ нимъ тутъ дверь о дверь, — значитъ, все-таки по близости отъ Розы.

На другое утро мн предстояло перехать. А тутъ приспло и время исполниться моему завтному желанію — можно было открыть Роз то, чмъ я все время занимался тайкомъ. Роза ушла съ Мартой, — пожалуй, какъ разъ съ цлью не присутствовать при моемъ уход изъ дому. Я, однако, дождался, пока завидлъ ее съ ребенкомъ на дорог къ дому; тутъ я бросилъ всякіе секреты, слъ и занялся своимъ дломъ, не затворивъ дверей и не оглядываясь ни на кого.

Роза съ Мартой вернулись и остановились въ дверяхъ.

Я сидлъ за клавесиномъ и игралъ. Игралъ самую лучшую вещь, какую зналъ: сонату А-dur Моцарта. Выходило очень хорошо; словно въ меня вселилось это великое и гордое сердце, которое и поддерживало меня въ ту минуту. О, я такъ теперь напрактиковался опять, что не побоялся дать Роз послушать мою игру. Но я ни за что не хотлъ открывать, что умю играть, пока не почувствую себя въ силахъ показать это. И въ это утро я поблагодарилъ Бога, что добился таки своего. Да, я когда-то учился и музык въ своей доброй семь; многому хорошему и только хорошему учился я тамъ, пока семья моя не распалась и я не лишился домашняго крова.

Я обернулся. Роза глядла на меня во вс глаза.

— Да вы… и музыкантъ вдобавокъ!

Я всталъ и признался ей, что немножко упражнялся тайкомъ и, если она находитъ, что меня можно слушать, то мн большаго и не надо. Больше я ничего не сказалъ, иначе мн бы не совладать съ волненіемъ. Потомъ я былъ очень радъ, что не размякъ совсмъ и не бухнулъ, что игралъ — на прощанье. Я пошелъ и уложилъ мою котомку.

Я дождался и возвращенія Гартвигсена.

— Да, да; я собственно не полагалъ, чтобы вы ушли отъ меня, — сказалъ онъ. — У меня нашлось бы для васъ всяческое дло, но…

Марта отвлекла его вниманіе, разсказавъ, что я умю играть. — Студентъ сегодня игралъ.

— Вотъ? Такъ вы и играть умете? — спросилъ Гартвигсенъ.

Роза отвтила за меня:- И еще какъ!

О, я такъ возгордился отъ этихъ словъ, какъ не отъ какихъ другихъ похвалъ въ моей жизни. Потомъ я распрощался и вышелъ изъ дома Гартвигсена, съ сердцемъ, переполненнымъ чувствомъ благодарности. Отъ волненія я шелъ, совсмъ сгорбившись и почти не видя дороги, даромъ что уперся въ нее глазами.

И вотъ, я перебрался въ Сирилундъ и остался тамъ. Переселеніе не внесло въ мою жизнь никакихъ особыхъ перемнъ. Я бродилъ съ двочками, рисовалъ имъ и писалъ красками разныя вещи. А моя госпожа, баронесса Эдварда, больше не длала и не говорила ничего такого, чего не могла бы позволить себ образованная дама; да, пусть и не думаетъ никто; ничего дурного или некрасиваго. Она только сохранила свою привычку время отъ времени подымать руки и складывать ихъ надъ головой въ вид воротъ, что выходило необычайно красиво. За столомъ она держалась вполн прилично и лишь изрдка раскладывала локти, набивала себ полный ротъ или пила изъ чашки.

Мн захотлось написать обстановку парадной горницы Макка, чтобы вышла хорошенькая картинка, съ большимъ серебрянымъ купидономъ въ углу и двумя гравюрами на стн надъ роялемъ. Собственно говоря, меня ничто не интересовало въ этомъ дом; только стаканчикъ, который Роза однажды оставила недопитымъ на стол. Онъ и долженъ былъ стоять тамъ, освщенный послобденнымъ солнцемъ, такой темно-алый, одинокій и словно потухающій.

Въ Сирилунд было, конечно, куда оживленне, чмъ въ дом Гартвигсена; здсь бывали въ гостяхъ даже иностранные шкипера, когда погода загоняла ихъ суда въ заливъ. Между ними былъ и одинъ русскій, съ которымъ я разговорился по французски, какъ умлъ. Погода задержала его большой корабль на нсколько дней въ нашемъ залив. Мы съ баронессой побывали у него на судн, а онъ купилъ нсколько медвжьихъ шкуръ и песцовыхъ шкурокъ, которыя продавалъ отецъ Розы.

Я обзавелся въ Сирилунд боле приличнымъ платьемъ и могъ бывать всюду, не чувствуя никакой неловкости. Захаживалъ я и въ лавку, посмотрть на народъ, какъ мстный, такъ и пришлый, на пшихъ путниковъ, которые запасались хлбомъ въ пекарн и спшили дальше, на рыбаковъ съ юга, которые цлый день толкались около винной стойки и потомъ уходили пьянешенькіе, съ шумомъ и гамомъ.

У самихъ Сирилундцевъ почти у всхъ были свои прозвища. Къ Сприлундцамъ принадлежали и Свенъ Дозорный и Оле Человчекъ, но они состояли шкиперами на судахъ, такъ что къ нимъ прозвища не особенно пристали. Еще была тамъ Брамапутра, жена Оле Человчка, такая обходительная съ чужими, что мужу приходилось слдить за нею по пятамъ.