Роза (пер. Ганзен)

— Ну, врно, такъ оно и есть, — сказалъ я.

И меня вдругъ взяла досада на этого мертвеца, который такъ неотступно занималъ мысли Розы. Что ей за дло до того, живъ онъ или нтъ? Или она все еще была привязана къ нему? Я ужъ не ревновалъ больше къ Гартвигсену, а только къ этому мертвецу… О, моему другу Гартвигсену я желалъ всего хорошаго. И въ самомъ дл, что за птица былъ тотъ, другой? Продалъ жену, пропилъ деньги и умеръ!

— Вы меня назвали ребенкомъ, — сказалъ я, чтобы пристыдить Розу, — а сами-то вы кто, по вашему? Вчно няньчиться въ душ съ такимъ… съ памятью…

Я замолчалъ, а она подняла на меня глаза и ждала. Быть можетъ, ей хотлось, чтобы я досказалъ свою мысль насчетъ продажи и его неладной смерти. Но разъ она, повидимому, не смотря ни на что, продолжала такъ крпко держаться за своего Николая съ кистерскаго двора, то я въ свою очередь тоже лишь глядлъ на нее, а слова застряли у меня въ горл.

— Ну? — спросила она. — Няньчиться съ памятью..?

— Да, согласитесь, это тоже… если и не ребячество, то недалеко ушло отъ того, — сказалъ я.

Молчаніе.

Она сидла совсмъ растерянная.

— Простите! — сказалъ я тогда.

Ее словно толкнуло; она вдругъ встала и положила мн на щеку свою бархатистую ладонь.

— Господь васъ благослови! — сказала она. — Вы то понимаете, что тутъ не любовь… Увидите, теперь я буду спокойна, — добавила она и опять сла. — Я только такъ напугалась: Гильбертъ такой ужасный.

— Ну, я берусь обезвредить этого Гильберта! — сказалъ я горячо. — Я кое-что знаю про него. Маккъ по первому моему слову засадитъ его.

— Да? — спросила Роза. — Но въ конц концовъ это ничего не измнитъ. Гильбертъ, въ сущности, только предвщалъ, и каждый разъ его предвщаніе сбывалось.

— Извините меня, но придавать вру такимъ вещамъ — попросту ребячество.

— Нтъ, нтъ, предвщанія его всегда сбывались. Вотъ и сегодня онъ, можетъ быть, предвщалъ правду. Богу одному извстно. Но, Господи Боже, что же тогда будетъ? Вдобавокъ, въ моемъ положеніи!..

Она опять встала и заломила руки. Я видлъ, въ какомъ она отчаяніи, а при послднихъ ея словахъ мн вдругъ пришло въ голову: уже нсколько мсяцевъ, какъ она замужемъ; пожалуй, ей вредно волноваться.

— Успокойтесь, — сказалъ я. — Вы не сдлали ничего дурного.

Я увидалъ Гартвигсена на дорог и предупредилъ Розу. Она остановилась передо мной.

— Вамъ не нужно просить меня молчать, — прибавилъ я.

— О, — отвтила она, — это безразлично. Я сама скажу. Но дайте поблагодарить васъ за то, что вы поняли меня; поняли, что я не могу отдлаться отъ воспоминаній.

И вовсе я этого не понялъ; опять эта женская болтовня! Напротивъ, по моему — первый мужъ Розы во всякомъ случа умеръ для нея, будь онъ даже въ живыхъ.

— А вы сами будьте молодцомъ, ступайте на охоту, побывайте повсюду, — добавила она.

— Да, — коротко отвтилъ я.

Вошелъ Гартвигсенъ.

— Добрыя всти! — сказалъ онъ. — Суда пришли въ Бергенъ. Когда же вернутся обратно и станутъ въ гавани со всми товарами — страховая премія у меня въ карман.

— Отъ души желаю вамъ всякаго успха! — сказалъ я, искренно желая Гартвигсену всего хорошаго.

А Гартвигсенъ, оживившись отъ моихъ словъ, прибавилъ:

— Не все же одному моему компаньону Макку шевелить мозгами да загребать денежки.

XVIІ

Я просто не зналъ теперь, что мн и думать о Роз. Она предстала передо мною въ новомъ свт. Эта ея сантиментальная привязанность къ своему покойному мужу, который не заслуживалъ ничего, кром презрнія, длала Розу совсмъ неузнаваемой. Кром того, она стала такъ откровенна, такъ много говорила на этотъ разъ, она, вообще такая деликатная, сдержанная! Все-таки я вдь былъ совсмъ чужой ей. Не слишкомъ ли ужъ она полагалась на мою безграничную любовь? Дитя, — называла она меня.

Прошла недля-другая; я все поджидалъ осени. А баронесса однажды сказала мн:

— Семь лтъ не чувствовала я, что у меня есть сердце. Пожалуй, его и нтъ больше.

И она продолжала, что сердце ея умерло, что она въ послднее воскресенье была въ церкви и теперь хочетъ бывать тамъ постоянно со своими двочками. Опять ударилась въ набожность, — подумалъ я.

Я написалъ нсколько словъ Роз и спряталъ письмо въ карманъ. Ночью, когда стемнло, я отправился изъ дому. И лишь тутъ собственно я задумался о томъ, что не такъ-то просто доставить письмо. Очутившись у дверей Розы, я было досталъ письмо изъ кармана, словно ничего не стоило сунуть его въ дверную щель. Но, сдлавъ это, я покачалъ головой и снова спряталъ письмо.

Такъ же глупо велъ я себя на другой вечеръ. Я написалъ новое письмо, а старое сжегъ. Что же я написалъ? Глупости: «Я скоро отправлюсь на охоту; я люблю васъ»… О, да, конечно, я былъ ребенокъ! Я писалъ все новыя и новыя письма, все короче и короче. На третій вечеръ я уже написалъ только одно слово: «Роза». И это показалось мн совершенно достаточнымъ. Я запечаталъ письмо, спряталъ его у себя на груди и легъ съ нимъ спать.

Рано утромъ въ дверь ко мн постучали. А я еще не усплъ встать. Это была баронесса. Она какъ будто ничего не слышала, ничего не видла, вошла въ шляп и накидк и остановилась у порога. Должно быть, она уже успла погулять.