Рудная черта

Двойной молнией мелькнули в свете факела мечи обоерукого. Один — в правой деснице, второй — в левой. Один клинок нырнул остриём в шипастую клетку и уткнулся в горло Эржебетт — над верхним краем осиновых тисков. Лезвие второго легло под подбородок Всеволода.

Глава 7

— Что?! — встрепенулся Бернгард. — Что ты делаешь, русич?

А вот теперь — да, теперь лёгкий испуг в глазах тевтона рос, ширился, становился страхом. Непонимающим, недоверчивым ещё — но настоящим страхом.

— Бернгард, — хрипло обратился к магистру Всеволод. — Предлагаю сделку. Ты отвечаешь на мои вопросы. Я — оставляю тебе кровь, способную закрыть рудную черту. Если нет — и моя кровь, и кровь Эржебетт прольётся сейчас и здесь.

Бернгард прищурился. Видно было: взвешивает шансы. Прикидывает расстояние. Просчитывает возможные действия. Понимает, что даже ему уже не успеть… Ни вырвать, ни выбить оружие из рук обоерукого противника. Чиркнуть себя по горлу и воткнуть меч в горло Эржебетт — это ведь куда как проще, куда как быстрее. Для этого времени почти не нужно. А когда… если это произойдёт, кровь уже не остановить. От излившейся же и запёкшейся крови проку не будет. Мёртвая, она не несёт в себе никакой силы.

Магистр не шевелился. Похоже, магистр всё понимал правильно. И Всеволод решил ковать железо, пока горячо.

— Прежде всего, меня интересует, кто убил и испил моих дружинников, охранявших Эржебетт.

Пауза. Небольшая, выжидающая. Но — нет ответа.

— Объясни мне, Бернгард, кто или что порождает слухи о замковом упыре?

Ещё одна пауза. Тоже — недолгая. И снова — молчание.

— Ещё я хочу знать…

А вот тут его перебили. Невежливо. Спокойно. Уверено. Внешне — уверенно.

— Убери мечи и не грози понапрасну, русич, — процедил тевтон. — Ты всё равно не сделаешь того, о чём говоришь. Может, ты и готов убить себя и Эржебетт, но ты не обречёшь на смерть всё людское обиталище.

Да — не сделает. Да — не обречёт. И всё же Бернгард никогда не будет уверен в этом полностью.

— Человек непредсказуем, — Всеволод напомнил магистру его же слова, — в особенности, человек, узнавший о своей исключительности. Такой человек, как ты сам говорил, Бернгард, может предпочесть жизнь ценой гибели всего мира. А уж перед лицом неизбежной всеобъемлющей смерти — он и вовсе не станет задумываться о судьбе обиталища. В конце концов, что мне мир, которому я, вернее, и не я даже, а моя кровь нужна только для латания дыр? Что ждёт меня в этом мире? И чего мне ждать от него? В лучшем случае — Нового Набега, для предотвращения которого вновь понадобится жертвенная кровь потомка Изначальных.

Знаешь, Бернгард. Эржебетт ведь тоже кое на что открыла мне глаза. Таких, как я специально оберегают от любви и излишней привязанности к кому бы то ни было, чтобы ничего не отвлекало нас от великой цели. Но такая забота может дать и обратный эффект. Когда вдруг разувериваешься в честности старцев-воевод, готовящих тебя к спасительной миссии, возникают всякие мысли… Зачем вообще остаток жизни плясать под чужую дудку, подобно подневольному упырю при Чёрном Князе? Под дудку лжецов, скрывающих ложь — неважно какую, важно, что ложь — за красивыми словами о чести, долге, ответственности. Быть может, лучше просто… сразу…

Всеволод покосился на мечи у своего горла и у горла Эржебетт.

— И всё же ты не сделаешь этого, русич…

Ишь, заладил! Вроде бы — прежний, спокойный тон. Кривая презрительная-надменная усмешка на устах. Невозмутимо-каменное лицо. Вроде бы…

— Не сделаешь…

Но неоправданное повторение одних и тех же слов выдаёт чрезмерное напряжение и скрытое волнение. Но в глазах, якобы, лениво, и без особого интереса осматривающих обнажённые клинки — холодная настороженность. И где-то в глубине тех глаз — тщательно запрятанный и тихонько тлеющий страх. Маленький такой, придавленный, едва заметный страшок. Неунятый, однако, до конца.

Как и предполагал Всеволод, Бернгард не знал наверняка, осуществит ли его собеседник свою угрозу или нет… И потому тревожился. Что ж, нужно укрепить его сомнение, подбавить страха, взрастить тревогу.

Всеволод собрался.

— Ты не сделаешь э…

А в следующий миг…

— Э-э-э!

Он сделал.

Кое-что.

Громкий вскрик. Резкое движение.

Громкость и резкость были нарочито демонстративными и не имели ничего общего с серьёзными намерениями. Но Всеволод всё же постарался быть убедительным. Чиркнул себя по горлу, взрезав кожу… только кожу… оставив длинную кровоточащую царапину.

Чуть вдавил меч в горло Эржебетт. Оцарапав и её.

Она поверила. А может, подыграла. Вскрикнула. Всхрипнула. Всхлипнула.

Но что важнее — поверил Бернгард. Тевтонский магистр изменился в лице и весь аж подался вперёд.

Навис над разделявшим их саркофагом.

— Стой! Русич! Сто-о-ой!

А в глазах… Нет, в глазах магистра уже не прежний слабенький, загнанный подальше и упрятанный поглубже страшок. В глазах — СТРАХ. Ужас. Настоящий. Всеохватывающий. Всеобъемлющий.