Рудная черта

— И это верно. Как и другое. Лидерка даже не пыталась укротить его дикую степную натуру. Эржебетт не учуяла в нём скрытого могущества Изначальных. И в Конраде — тоже. Она выбрала тебя. Твою силу. А у лидерки на особую силу — особое чутьё.

Дальше Всеволод не слушал. Пока — не слушал. Он склонился над каменным гробом и над молчавшей, как камень, пленницей саркофага.

— Это так, Эржебетт? Это правда? То, что говорит Бернгард?

Оба меча в руках Всеволода были сейчас опущены. Посеребрённые острия клинков за малым не касались плит пола. Всеволод пристально смотрел сквозь шипастую решётку из стали и серебра в лицо Эржебетт. В милое лицо девы-твари. В зелёные глаза, отражающие нервный факельный свет.

«Это так? Это правда?»

Глава 4

Из саркофага ему не сказали ни слова. Не кивнули утвердительно, не мотнули головой, отрицая. В саркофаге лишь отвели взгляд.

Но прежде Всеволод всё же успел уловить и увидеть… В тёмной зелени очей-озёр и мерцании огненных бликов он ясно и отчётливо разглядел своё отражение. Такое же, как в перепуганных водах Мёртвого Озера. Перевёрнутое. Вверх ногами. И не было тут ни морока, ни наваждения. Было — как было. Было — что было. Страх. Животный ужас.

Эржебетт боялась. И в этом безотчётном страхе, в её панический ужасе Всеволод распознал невысказанный ответ. Он понял: да, это так, да, это правда. Всё, что тевтонский магистр говорит сейчас и всё что он скажет после.

А магистр говорил. Старец-воевода Закатной Сторожи повторно давал Всеволоду урок, который тот по глупости и слепоте своей не желал усваивать раньше.

— Лидерка способна брать чужую силу в любом её проявлении: не только через кровь, но и через любовь. Разумеется, только через греховную плотскую любовь, — рыцарь-монах брезгливо поморщился. — Её развратные ласки доставляют больше удовольствия, чем ласки опытнейших куртизанок, но страстные соития с ней забирают жизненные силы. Поначалу оставляя сладкую истому в членах. После — вовсе истощая человека до смерти…

А ведь точно! А ведь, в самом деле! Всеволод вспомнил овладевшую им сладостную… невероятно-сладостную истому, блаженное опустошение, вялую и сонную слабость, чем-то похожую на смерть. Так оно всё и было. Тогда, после их совместной с Эржебетт ночи, проведённой вместе в монашеской келье. И сама Эржебетт была… Довольной и сытой кошкой она тогда ему показалась. Довольной и СЫТОЙ. Насытившейся если не сполна, то — изрядно.

— Чтобы испить свою жертву на любовном ложе целиком, до конца, лидерке требуется не одна ночь, — продолжал тевтонский магистр. — И чем больше пожираемая ею сила — тем больше нужно ночей. Днём, правда, её чары не страшны человеку. Днём даже лидерка не способна забирать чужую силу и жизнь. Волшба тёмной твари рассеивается под солнцем так же быстро, как испаряется кровь мёртвых нахтцереров. Но уже после первой ночи, проведённой с ней, в сердце человека остаётся саднящая заноза. Или… — Бернгард опять скривился. — Или, скорее уж, не в сердце. А кое-где пониже. Осознанные и — ещё в большей степени — неосознанные воспоминания о пережитом наслаждении снова и снова влекут несчастную жертву на губительное ложе страсти. Этому трудно, почти невозможно противиться. К тому же не следует забывать, что Эржебетт — тварь особого рода. Вместе с лидеркой и вервольфом в ней уживается ещё и ведьмина дочь — пусть не прошедшая полноценное посвящение, но, наверняка, успевшая по верхам нахвататься от матери нехитрых приёмчиков примитивной женской магии. Даже самые простенькие из них эффективно воздействуют на мужа-воина, неискушённого в любовных играх и изощрённом флирте. Так что Эржебетт нетрудно было поддерживать твой интерес к своей персоне не только ночью, но и при свете дня.

Магистр говорил. Всеволод слушал. Эржебетт молчала. Они были заперты втроём в мрачном подземном склепе. И склеп этот сейчас был их маленьким тесным мирком, в котором решалось что-то важное, что-то судьбоносное для всего остального людского обиталища — того, который остался снаружи, за толстой каменной кладкой и ещё более толстым слоем земли.

Магистр говорил…

— Рано или поздно, лидерка вытянула бы из тебя всю силу Изначальных и всю жизненную силу, обратив твою кровь в никчёмную подкрашенную водицу, а тебя самого — в остывший труп. Уж не знаю, на сколько бы ночей тебя хватило, но к счастью, в этом замке ночь — пора войны, а не любви.

— К счастью?! — у Всеволода нервно дёрнулись уголки рта.

— Именно так, — строго сказал Бернгард. — К счастью для тебя — в первую очередь. Я, как мог, заботился о том, чтобы от заката до рассвета вы с Эржебетт не оставались наедине ни на минуту. Чтобы у тебя не возникало мысли о любовных утехах ни до штурма, ни после. Ну, а уж во время ночных битв тебе самому было не до того. Однако Эржебетт чуяла твою силу. И жаждала её. И сдаваться не собиралась. Она лишь дожидалась удобного момента. И вполне могла дождаться.