Рудная черта

Обнажившиеся руки были… М-да, не совсем человеческими они были. Кожа — сухая, как старый пергамент и пятнистая. Тёмно-серые, цвета дыма пожарищ, пятна лежат внаслой друг на друге, словно драконья чешуя. Ногти — те и вовсе чёрные. Глубокий порез на левой ладони стягивают грубые стёжки суровой нитки. Вокруг шва — тоже черным-черно. От раствора адского камня, излившегося наружу, надо полагать.

Избавившись от перчаток, Арнольд… тот, кто когда-то был братом Арнольдом, отстегнул и снял шлем, оставшись в толстом войлочном подшлемнике и наброшенном поверх кольчужном капюшоне. Зажал железное ведро со смотровой прорезью под мышкой. Замер, в ожидании дальнейших команд.

Однако же! Всеволод вмиг забыл о руках мертвеца. Что там руки по сравнению с этим! Прежде он не видел лиц Бернгардовых воителей-умрунов, укрытых бронёй. Теперь вот увидел.

И лучше бы было оставаться в счастливом неведении!

Сама маска смерти смотрела сейчас на него. Без всякого выражения, без эмоций. Только не бледная, не жёлтая, не восковая, как у обычных покойников. А опять-таки — пятнистая, дымчато-серая. Тёмная. Заострившиеся черты, впалые щёки. Но больше всего, конечно, поражают… ужасают глаза. Белки — вон, уже и не белки вовсе. Сплошь подёрнуты голубоватой плёнкой. И зрачки… Да уж, зрачки…

Мёртвые. Пустые. Только где-то в самых глубинах едва-едва угадывается алчный блеск. Хорошо знакомый, слишком хорошо. Так блестят глаза упырей. Неутолимая жажда крови порождает такой блеск. Сейчас-то она придавлена волей Властителя, поднявшего это существо из каменного саркофага. Но что будет, если незримая узда вдруг ослабнет? Или исчезнет вовсе?

— Не удивляйся, русич, — смятение Всеволода не укрылось от пытливого взгляда Бернгарда. — И не пугайся. Темнеющая кожа и синеющие глаза — это обычное явление, когда вместо крови по жилам течёт жидкое серебро.

— И когда Ток — вместо жизни?

Бернгард кивнул:

— Трансформация моих серебряных рыцарей только начинается, но со временем Ток изменит их облик до неузнаваемости. Я ведь уже рассказывал тебе… Вспомни, сколь сильно разнятся Пьющие и оборотаи. А ведь одни произведены от других.

Всеволод смотрел в тёмно-серое, почти чёрное лицо мёртвого рыцаря.

— Я помню, Бернгард. Я всё помню. И я понимаю, что с людьми, которых ты отнял у смерти, рано или поздно произойдёт нечто подобное. Мне просто странно, что белый металл так сильно темнит человеческую суть.

Магистр пожал плечами.

— Тёмное, светлое… В этом мире, как и в любом другом, всё относительно, русич. А на границе миров — так и подавно. Но сейчас у нас нет времени на отвлечённые диспуты.

Бернгард вновь обратился к неподвижному и безмолвному мертвецу.

— Капюшон тоже сбрось, брат Арнольд.

И — коротко — в сторону. Всеволоду:

— Зачем понапрасну тупить лезвие?..

Верно. Незачем…

Негромко звякнув гибкими стальными звеньями в серебряной отделке, кольчужный капюшон скользнул за спину умруна. Зацепив при этом и стащив с головы подшлемник. Теперь только длинные волосы мертвеца — потемневшие, косматые, высохшие, ломкие — прикрывали худую шею, торчавшую из затянутого ворота кольчуги. Но ведь волосы мечу — не помеха.

— Подойди к воде, брат Арнольд — потребовал магистр. — Ближе. Ещё ближе. Вот так…

Умрун встал на массивном плоском валуне, уходящим в озеро. Как некогда стоял сам Всеволод с обнажённым мечом, намереваясь проткнуть посеребрённой сталью маслянистую муть под прозрачным слоем. Как стояла на берегу мать Эржебетт — ведьма Величка с острым осколком камня, занесённым над рукой, в которой пульсировала древняя кровь.

Но у тевтонского брата не было сейчас в руках ни меча, ни камня. Зато по жилам Арнольда текло жидкое серебро.

— Склони голову, — приказал ему Бернгард.

Рыцарь повиновался. Опустившись на одно колено, мёртвый человек склонился перед мёртвыми водами.

Как перед плахой.

— Ниже. Ещё…

В памяти всплывала ещё одна картина, виденная Всеволодом глазами Эржебетт. Казнь Велички, которой Бернгард срубил голову над озером. Обессиленная, обескровленная ведьма-мать тогда не могла противиться. Но этот-то — может. Если захочет. Только не хочет. И — не противиться. Невероятно! Такая покорность! ТАКАЯ покорность…

Коленопреклонённый рыцарь стоял неестественно спокойно, почти торжественно, будто дожидался не главоотсечения а повторной акколады[4]. Только отражение Арнольда заметно подрагивало в нервной ряби неуспокоившегося озера. И что любопытно — перевёрнутое отражение. Вверх ногами — как и отражение Всеволода. Не как отражение Чёрного Князя в обличье тевтонского магистра. А ведь, по большому счёту, оба они — и Бернгард, и Арнольд — нечисть. Оба кровопийцы. Только один уже прошёл через Мёртвое Озеро и признан за своего. Другой — нет.

«Всё относительно, русич. А на границе миров — так и подавно».

Магистр опять заметил волнение Всеволода. Спросил неожиданно:

— Желаешь сделать ЭТО сам?

Надсмехается? Предлагает всерьёз?

— Вообще-то, Арнольд был в числе тех, кто… м-м-м… устранял твоих воинов, охранявших Эржебетт, — пояснил магистр. Всё-таки он говорил вполне серьёзно, без тени насмешки.