Рудная черта

Нет, это был не широкий ровный проход, который открылся в своё время перед Эржебетт. Это было другое. Извилистый, узкий, с частыми ответвлениями, и всё же цельный разрыв… Раскол… Разлом… Размыв… Ущелье, пробитое в мутной студенистой жиже серебряной водицей — изрядно разбавленной, однако не утратившей своего губительного воздействия на тёмную суть Мёртвого Озера. Тонкая, прихотливо изогнутая полоска обнажившегося берегового склона, начиналась с того самого места, где прежде стоял обезглавленный Арнольд.

И тянулась дальше. Ниже. Глубже.

По дну тесного ущелья, возникшего посреди озера, ещё струились небольшие ручейки. Воды верхнего — прозрачного — слоя, вобравшие в себя жидкое серебро, мирно журча, стекали вниз. Ручьи, правда, быстро иссякали, но на открывшихся взору донных камнях алмазной росой поблёскивала влага, хранящая в себе малую толику белого металла и пропитавшаяся его силой. Силой, которой оказалось достало, чтобы изодрать и раздвинуть Мёртвое Озеро.

Справа и слева дрожали, исходя густой зеленоватой дымкой, отвесные киселеобразные стены. А снизу… с самого низа, из непроглядных глубин этой диковинной расщелины, со дна, укрытого от солнечных лучей густой тенью и плотной клубящейся пеленой, оттуда, где даже сейчас, при дневном свете, царила ночь, пробивались пульсирующие проблески рудной черты.

Путь к границе был открыт! И едва ли он теперь закроется вновь.

А реакция продолжалась… Мутные мёртвые воды, сбросившие защитные покровы отравленного верхнего слоя, обожжённые изнутри серебряными ручьями и нещадно палимые снаружи солнцем, бурлили и перекатывались тяжёлыми бурунами. Полужидкие стены ходили ходуном, и озеро светлело на глазах, высвобождая из себя колдовской туман иномирья, избавляясь, отделяясь от него. Отделяемое и отвергаемое им же.

Наверху — в предзакатных уже лучах заходящего светила — туман, не смешанный более с водой, испарялся и таял, внизу — в глубине озёрного ущелья — перетекал через брешь между мирами в Проклятый проход, спеша укрыться за кровавой границей.

Там, откуда пришёл.

Но очищенные воды при этом вновь концентрировались над тёмной озёрной жижей. Слоились поверху обновлённым прозрачным покрывалом — не смешанным уже с серебряным раствором. И потому оставались там, удерживаемые неведомой силой. Не стекали вниз, в озёрный разрыв. Мёртвое Озеро постепенно восстанавливало защиту от солнца, однако сомкнуть узкое русло, промытое жидким серебром, было всё ещё не в силах.

Всеволод шагнул к проходу. Заглянул между колышущихся стен.

И — отшатнулся.

— У-у-у-а-а-а-у-у-у-а-а-а!..

Жуткий, душераздирающий вой донёсся вдруг из глубин разверстого ущелья — со дна, теряющегося за изгибами студенистых обрывов, из темноты, едва подкрашенной зеленоватой дымкой и багровыми отблесками.

А быть может, вой шёл откуда-то вовсе уж снизу — из-под озёрного дна.

Из-за рудной черты.

— У-у-у-а-а-а-у-у-у-а-а-а!..

Так, пожалуй, способен выть лишь упырь, которого неторопливо и не спеша нанизывают на острый серебряный прут, либо жарят на медленном огне. Ужасный, несмолкающий звук, многократно усиленный эхом, давил на барабанные перепонки, грозя разодрать их в клочья. Звук, исторгаемый нечеловеческой глоткой, звук поистине нечеловеческой боли, звук, от которого волосы становятся дыбом.

Нет, то был не просто вой. То был ВО-О-ОЙ.

— У-у-у-а-а-а-у-у-у-а-а-а!..

А вот — ещё один, сливающийся с первым.

А вот к этим двум присоединяется третий.

И — почти сразу же — ещё два или три подвывания.

И ещё с полдюжины надсадных, надрывных, леденящих душу голосов.

Казалось, воет само Мёртвое Озеро. Но разве озеро способно на такое? Нет. Озеро — не способно. У Всеволода зарождалась смутная догадка, но верить ТАКИМ предположениям не хотелось. Сейчас — нет. Только не сейчас!

А пропитанный страхом и страх же внушающий вой силился. И, судя по всему — приближался. Да, именно так. Что бы не рвало себе глотку там, внизу, в сокрытой от глаз тьме, оно выбиралось наверх.

Наружу.

И чем выше поднималось, тем громче и отчаяннее выло.

— У-у-у-а-а-а-у-у-у-а-а-а!!!

Всё новые и новые глотки вносили свою лепту в раскатистое многоголосье, усиливая его, обогащая бесчисленными оттенками воплей ужаса и боли. БОЛИ и УЖАСА…

За зеленоватым туманом уже можно было различить смутное шевеление.

Того… тех, кто выл. И кто выходил из озера.

Нет, уже и не выл вовсе. Исторгаемые из озёрных недр звуки становились выше, ломались, истончались, переходили в ви…

— И-и-и-и-и-и-и-и!..

…изг.

Этот нарастающий визг поглощал и перемалывал воющий хор, подминал его под себя, пронзал и надрезал все прочие шумы. Визг заполнял уши, висел в дрожащем воздухе, звенел на одной ноте, не смолкая ни на секунду. В нём уже не было даже страха.

Вообще ничего в нём не было. Одна только боль-боль-боль-боль…

— И-и-и-и-и-и-и-и!..

И — снова боль.

— Что это, Бернгард?! — пересохшими губами произнёс Всеволод. — Кто это?! Как это?!

Вместо ответа Князь-магистр выплюнул невнятное ругательство на языке, далёком от человеческого.