Рудная черта

Хрупкие когти тварей не пробивали посеребрённую броню и крошились о щиты. Зубы соскальзывали с латных пластин, застревали и обламывались в кольчужных звеньях. Зато любо-дорого было смотреть, как легко сечёт эту спёкшуюся, варёную нелюдь сталь с насечкой из белого металла. Мечи и секиры не рубили даже — разваливали непрочные ходячие остовы на куски.

Чавк-чавк! Хлюп-хлюп! Шлёп-шлёп! Хрусь-хрусь!

Иногда доставало толчка щитом, удара эфесом меча или кулака в тяжёлой латной перчатке, а то и просто хорошего пинка, чтобы прожжённый едва ли не насквозь упырь, загораживающий путь, рассыпался, оседал и растекался бесформенной чуть подрагивающей кучей.

Как там говорил Бернгард? Придётся быть милосердным. Милосерднее, чем когда-либо. О, Всеволод упоённо творил милосердие. Обоими руками и обоими мечами творил, десятками отправляя в блаженное небытие заживо изжаривающихся тварей.

Магистр рубился рядом. Мёртвая дружина Бернгарда тоже не отставала. Первые ряды неприятеля они разметали, даже не ощутив сопротивления. Но чем ниже опускался их небольшой выстроенный острым углом отряд, чем ближе подходил к дну, тем сложнее становилось продвигаться дальше.

Тень отвесных студенистых стен и густой зелёный туман поглощали большую часть солнечных лучей, и в глубинах озёрного ущелья упыри уже не столь сильно подвергались губительному воздействию светила. Внизу нечисть билась свирепее, отчаяние и яростнее, чем наверху.

Не было здесь уже облезших черепов и пустых глазниц. Не отваливалась и не пузырилась упыриная плоть, а бледная кожа почти не темнела. Исчезали вялость членов и неуклюжесть движений. Даже визжали твари как-то менее обречённо, что ли… Или, уж скорее, более злобно.

Враг больше не ложился тупо под клинки и ноги, враг норовил зацепить сам. Цапнуть. Укусить. Разорвать. А зубы и когти, не подточенные солнцем, теперь были крепче и опасней.

И нести милосердие на острие меча становилось всё труднее.

Склон по-прежнему уходил круто вниз. И снизу по-прежнему поднимались всё новые и новые твари. Свежие, злые, лишь едва пожжёные солнцем. И оттого — ещё более злые.

Твари напирали нескончаемой волной. Видимо, не так уж и мало Пьющих увёл с собой прошлой ночью за рудную черту тёмный Властитель. Бледные тела, безволосые головы и непроходимые заросли вьющихся когтистых змей-рук перегораживали узкий проход. Упыри шли плотно, упыри гасили движение пешего клина.

Только бы не остановили! Как тогда, ночью, остановили конную тевтонскую «свинью» перед ущельем. Только бы не выпихнули обратно на берег!

Ведь уже близко! Совсем рядом ведь уже!

Да, солнце почти не проникало в озёрные глубины, но на колышущихся стенах раздвинутых мёртвых вод багровели отсветы заветной рудной черты. К которой их так не хотят пускать.

Ощущая нарастающее сопротивление нечисти, Всеволод, всё сильнее раскручивал мечами разящие мельницы. Рубил с плеча. С одного, с другого. Наотмашь. Отсекал тянущиеся снизу, спереди руки, сносил головы, вспарывал нутро, вываливая из сухого и белёсого чёрное и осклизлое.

Кого — швырял под ноги, кого — спихивал с дороги.

Отброшенные упыри с чавкающим звуком впечатывались в дёготьно-болотистую муть подрагивающих стенок озёрной расщелины. Увязали в противоестественной смеси воды этого мира и тёмного тумана мира иного, если могли — выбрались обратно. Жадно хватая ртом воздух (дышать в мёртвых водах упыриное отродье, оказывается, не способно), падая под мечами и секирами умрунов, следовавших за Всеволодом.

Случалось и так, что о мёртвые воды задевало серебрённое остриё чьего-нибудь меча. Порой их касалось крыло наплечника, покрытого белым металлом, посеребрённый край щита или налокотник. Тогда стена вздрагивала, вспухала, шла пузырями и испуганными кругами — по всей отвесной поверхности. На вертикальной плоскости зарождалась маленькая буря, грозившая захватить любого, кто окажется в пределах досягаемости. Пару раз захватывала не успевших отскочить.

Впрочем, Всеволоду это пока не грозило. Он шёл посреди прохода, на равном удалении от опасных киселеобразных стен. Шёл, нанося удар за ударом, освобождая место себе и другим.

Всеволод исступлённо сражался впереди — на самом острие клина, однако вовсе не чувствовал себя в этой битве одиноким. Его, как и предупреждал Бернгард, опекали, оберегали, защищали. Мягко ненавязчиво. А если возникала необходимость — то и навязчиво тоже.

Вот справа удачно прикрыли щитом от когтистой лапы.

А вот — слева.

Вот вовремя и весьма кстати меч умруна остановил проскочившую под клинком Всеволода тёмную тварь.

А вот и сам Бернгард ловко срубил невесть откуда взявшегося кровопийцу, пока Всеволод вырывал увязшее в чужой плоти оружие. При этом два других упыря буквально раскололи когтями щит магистра. Оба, впрочем, тут же пали от его меча. Но и Бернгарду пришлось избавляться от ненужных обломков.

А вот — проклятье! — нога вдруг предательски скользнула в луже чёрной крови. Оступившегося Всеволода вновь заботливо заслонили щитами. Мёртвые рыцари Бернгарда прикрывали именно его — не себя. И потому…