Руководство к изучению Священного Писания Нового Завета. Часть 1. Четвероевангелие

Об этом втором, уже официальном собрании синедриона лишь кратко в одном стихе упоминают евангелисты Матфей и Марк. Подробнее говорит о нем святой Лука.

Это собрание было созвано лишь для соблюдения формы внешней законности смертного приговора, вынесенного Иисусу на ночном заседании. В Талмуде, где собраны все древние еврейские узаконения, сказано, что в уголовных делах окончательное произнесение приговора должно следовать не ранее, как на другой день после начала суда. Но ни Каиафа, ни синедрион, конечно, не хотели откладывать окончательное осуждение Иисуса на время после праздника Пасхи. Поэтому они спешили соблюсти хотя бы форму вторичного суда.

И синедрион собрался рано на рассвете, на этот раз в еще более многочисленном составе – к нему присоединились книжники, как говорит об этом святой Лука (см. Лк. 22, 66), – и притом уже не в доме Каиафы, а в помещении синедриона. Туда и повели Иисуса, проведшего все время до рассвета на первосвященническом дворе в поруганиях со стороны стражи и первосвященнических слуг. Господа ввели в заседание синедриона и снова спрашивали: Ты ли Христос? (Лк. 22, 67) – отчасти потому, что были новые члены, которые не присутствовали при ночном сборище, отчасти, может быть, потому, что надеялись услышать от Господа еще что-нибудь новое.

Прежде чем прямо отвечать на этот вопрос, Господь предлагает обличение их, показывающее, что Ему, как Сердцеведцу, известны помышления их. Суд был созван только ради формы. Участь Господа все равно была уже предрешена, что бы Он ни говорил. Поэтому Господь отвечал: Если скажу вам, вы не поверите; если же и спрошу вас, не будете отвечать Мне и не отпустите Меня (Лк. 22, 67–68).

То есть: «Говорить Мне бесполезно. Если бы Я спросил вас о том, что могло бы вести к разъяснению дела о Моем мессианском достоинстве и к рассеянию вашего ослепления, вы все равно не станете Мне отвечать и не дадите Мне возможности оправдаться перед вами и быть отпущенным на свободу. Но знайте, что после всего того, чему подобает совершиться благодаря вашей злобе, вы увидите Меня не иначе, как во славе Отца Моего, – отныне Сын Человеческий воссядет одесную силы Божией (Лк. 22, 69)».

Итак, Ты Сын Божий? – снова настойчиво спросили они, и Господь как бы нехотя подтверждает это: Вы говорите, что Я (Лк. 22, 70). Довольные этим, члены синедриона объявляют уже ненужным дальнейшее расследование дела и выносят приговор о предании Господа Иисуса Христа римской языческой власти – Понтийскому Пилату – для предания Его смертной казни.

Погибель Иуды предателя (Мф. 27, 3–10)

Только один евангелист Матфей рассказывает нам о дальнейшей участи Иуды предателя. Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и, раскаявшись, возвратил тридцать сребренников первосвященникам и старейшинам (Мф. 27, 3). Возможно, конечно, что Иуда не ожидал смертного приговора для Иисуса или вообще, ослепленный сребролюбием, не думал о последствиях, к которым приведет его предательство. Когда же его Учитель был осужден, в нем, уже насытившемся обладанием сребрениками, вдруг проснулась совесть: перед ней предстал весь ужас его безумного поступка.

Он раскаялся. Но, к несчастью для него, это раскаяние было соединено в нем с отчаянием, а не с надеждой на всепрощающее милосердие Божие. Это раскаяние есть только невыносимое мучение совести, без всякой надежды на исправление, почему оно бесплодно, бесполезно, почему и довело Иуду до самоубийства.

Возвратил тридцать сребреников. То, что еще недавно казалось для него таким пленительным, теперь, когда совесть заговорила, показалось для него отвратительным. Таков и всякий грех вообще. Ему надо было бы не сребреники повергать перед первосвященниками, а самому повергнуться перед Господом Иисусом Христом, умоляя Его о прощении своего греха, – и тогда он, конечно, был бы прощен. Но он думает без помощи свыше, одними своими силами как-то поправить сделанное: возвращает сребреники, свидетельствуя при этом: Согрешил я, предав кровь невинную (Мф. 27, 4).

Это свидетельство, по словам святителя Иоанна Златоуста, умножает вину и его, и первосвященников: «Его – потому что он не раскаялся, или раскаялся, но уже поздно и сам произнес осуждение на себя, ибо сам исповедал, что предал его напрасно. Их вину умножает потому, что они, тогда как могли раскаяться и переменить свои мысли, не раскаялись».