Вскоре после этого я как-то разболелась; приехала к нам Глафира Семеновна, сноха отчима Пелагеи Ивановны, которая была очень милостива и еще в девушках в Арзамасе Пелагею-то Ивановну очень любила, чтила и верила ее Божию пути и призванию, за что, по выходе замуж, много приняла побоев от свекора своего. Пелагея-то Ивановна смотрит на нее, да так ласково и говорит: „Не выпросишь ли ты у матери-то моей какой-нибудь позавалющий самовар – вот у меня батюшка-то все хворает“. Возвратясь в Арзамас, Глафира Семеновна и говорит Прасковье-то Ивановне, что самоварчик просит Пелагея Ивановна. „Верьте Богу, маменька, – говорит, – грех нам будет, что мы вовсе ее бросили. Я была сама у ней и видела, она не то что беднее всех, а живет в сущей нищете“. И прислали нам после этого самоварчик да фунт чаю, с этого только времени мы и стали кое-чем заводиться. После этого, совести ради, кое-что и делывали родные. Так приехал раз брат ее родной, Андрей Иванович, и отдал мне кожу. „Сшей ты ей, – говорит, – хоть коты какие, ведь уж больно совестно“. Ну и сшила я; да она насилу-то их надела и ушла, потом приходит без котов. „Куда же ты коты-то девала?“ – „Там“, – говорит. А где там, Господь ее ведает. Так и бросила, и никогда-то никакой обуви, ни чулок она не носила и надевать не надевала. Так, бывало, босая и бегает.
Стали родные посещать нас в монастыре, и, бывало, всегда заранее Пелагея Ивановна это знает; уйдет да залезет в крапиву, и ничем-то ее оттуда не вызовешь. „О, батюшка, – скажет мне, – ведь они люди богатые, что нам с ними?!“
Раз приехал к ней сюда и муж, и это она провидела, и вот каким образом: встала да мне и говорит: „Батюшка, ныне арзамасские приедут; я буду у церкви, тогда приедешь за мною“ – и ушла. Было это летом. Сижу я и вижу: кто-то идут двое, будто как к нам, один мужчина, этакой хороший, молодой да бравый, и одет тоже хорошо. „Кто бы это? – думаю. – Что-то вовсе я такого не видела и не знаю“.
„Королева-то здесь?“ – спрашивает. А это фамилия отчима Пелагеи Ивановны. „Здесь, – говорю. – А вам что нужно?“ – „Нужно, – говорит. – Где она?“ – „А вот, – говорю, – пойдемте. А вы арзамасские, что ль? Родные ей будете?“ – „Кажется, будто сродником считался“, – говорит.