Русь юродская. История русского юродства в лицах и сценах

Для Церкви это было возвратом в языческие христианофобские времена. Но, вспомним, в тот период юродства не существовало. Потому что хотя бы просто верить, просто исполнять принятые правила, не истязая себя еще каким-нибудь подвижничеством в позднейшем понимании этого слова, – уже было великим подвигом, уже, в сущности, являлось юродством. Мы об этом подробно говорили во вступительной главе.

После 1917 года юродство в России оказалось в удивительном, парадоксальном положении. Его назначение служить постоянным примером душеспасительного христианского самоотречения теперь в значительной степени утратилось.

Напомним, подвиг юродства явился в назидание именно людям Церкви. Как «Бог не есть Бог мертвых, но живых», так и юродство имеет спасительное, душецелительное значение лишь для верующих. Для неверующих юродивый в лучшем случае несчастный больной.

Но в наступившую Антихристову годину, в эпоху невиданных гонений на верных, жертвенный подвиг иного благоразумного исповедника Христовой веры стал производить большее впечатление – равно на верующих и на неверующих, – чем подобный же подвиг «безумного» юродивого. Что с безумца взять? – так мог рассуждать советский обыватель, ему же все равно: ходить босиком по снегу или сидеть на нарах в нетопленой лагерной казарме! Другое дело, когда за веру на смерть идет какой-нибудь вполне здравомыслящий батюшка. Еще вчера его все знали как обычного, ничем не примечательного приходского попика: ну постился вроде бы исправно, ну требы исполнял часто просто за спасибо, не жировал, не шиковал – и вдруг он предпочитает костьми лечь у алтаря, то есть пулю получить от чекистов, но не позволить, пока жив, прикоснуться экспроприаторам к священным храмовым ценностям. Так кто из них пошел на большую жертву? Кто из них больший страдалец? Разумеется, тот, чьи страдания заметнее контрастируют с прежним существованием.

Поэтому, наверное, естественно, что юродивый, как носитель враждебной идеологии, был для богоборцев меньшим злом, чем даже просто верующий мирянин. Юродивого можно объявить сумасшедшим: какой, дескать, с дурачка спрос! Самый же незначительный верующий опасен именно своим здравомыслием: как же может умственно полноценный человек не следовать прогрессивной государственной идее, а исповедовать какое-то альтернативное мировоззрение! – это очевидная контрреволюция! саботаж! происки!

Неудивительно, что в те времена случалось, когда иные верующие, в частности клирики, вынуждены были изображать из себя юродивых, чтобы предотвратить или смягчить репрессии. Так, арестованный в 1933 году по обвинению в создании тайного монастыря епископ Варнава (Беляев) принял перед тем подвиг юродства. То, что это была вынужденная мера, косвенно подтверждает сам архиерей. Он писал так: «Юродство как странный, вычурный, экстравагантный образ поведения… – это охранительный modus vivendi, способ жизни. Подвижники, уходя в пустыню, в монастырь, – в нем не нуждались. От соблазнов мира их охраняли стены, одежда, отчуждение от общества и т. д. А того, кто оставался в миру, что может сохранить?»

Очевидно, епископ говорит здесь о юродстве как об охранительном образе поведения, имея в виду способ укрыться от «соблазнов мира». Это безусловно справедливо по отношению к дореволюционным порядкам. Но юродство первых лет советской власти стало охранительным modus vivendi еще и от пули в застенке. Все-таки казнить сумасшедших богоборцы не решались. Ни о каком их гуманизме, конечно, не может быть и речи, в данном случае они заботились единственно о своем имидже.

Судьба юродствующего владыки Варнавы сложилась, можно сказать, счастливо. Он попал в один из алтайских лагерей – по сравнению с Воркутой и Магаданом на курорт! Юродствовать не оставил и в лагере. Он отказался выходить на работы, за что был посажен на штрафной паек. Целыми днями епископ прогуливался вдоль запретки в длинной, будто платье, желтой рубахе. В разговоры ни с кем не вступал. Если с ним кто-то и заговаривал, он отвечал что-нибудь невразумительное. Когда ему какой-то лагерный чин задал вопрос: «Кто вы?», владыка отрывисто, бессвязно, стал произносить: «Корабль… кормчий…»

Юродство спасло жизнь владыке Варнаве. Лагерное начальство в конце концов направило запрос в Москву: что делать с сумасшедшим епископом? Ответ был коротким: отпустить! Просидел владыка всего три года. Это в те времена, когда и десять лет считалось пустячным сроком!

Куда, казалось бы, более несовместные вещи – юродство, включающее бродяжничество и попрошайничество (подсудные статьи), и советская, донельзя идеологизированная диктатура. Но – на удивление! – именно юродство было в советское время наиболее недоступным для пресечения преступлением.