От книжного богатства Руси XI–XIII вв. дошли до нас жалкие крохи. Причиною этого была не только естественная гибель книг от порчи и обветшания. С XIII в. начинается полоса монгольских нашествий. Запылали русские города и села. В пламени пожаров погибли замечательные книгохранилища русских князей, а также огромное количество книг, бывших в употреблении в церквах и на руках у частных лиц. Троицкая летопись, повествуя о нашествии Тохтамыша на Москву в 1382 г., свидетельствует: «Книг же толико множество внесено было со всего города и из загородья, из сел, и в соборных церквах до трона наметано охранения ради спроважено, — то все без вести створаша». То же, наверное, происходило и во время других нашествий и не только в Москве. Однако и в это время не прекратилось переписывание книг, особенно в областях, которые меньше страдали от монгольских набегов или совсем не пострадали. Наиболее важную роль в книжном деле стали играть такие города, как Галич на Волыни и особенно Новгород. О новгородском архиепископе Моисее (вторая четверть XIV в.) летопись сообщает, что он «многы писцы изыскав и многы книгы исписав».
Уже в первые века после крещения Руси, по мере того как множились на Руси списки Священного писания, русская церковь должна была столкнуться с явлением совсем для нее нежелательным — многочисленными расхождениями между различными списками одних и тех же библейских книг.
Выше уже отмечалось, каким существенным редакционным изменениям подвергся текст Ветхого завета в греческой Септуагинте. А по мере того как этот перевод получал все более широкое распространение сперва между эллинизированными иудеями, а затем среди ранних христиан, и все больше становилось новых списков, росли и различия между ними. Затем исправления Оригена, Лукиана и Гезихия привели к тому, что вместо одной Септуагинты появились три, которые также расходились между собой. Короче говоря, к IX и X вв., когда были осуществлены первые переводы библии на славянский язык, в существовавших тогда греческих списках как Ветхого завета, так и Нового завета имелось великое множество разночтений, которые неизбежно должны были перейти в славянские переводы. Так и случилось.
Тщательный критический анализ дошедших до нас ранних списков евангелий и других библейских книг, переведенных с греческого языка на славянский, обнаружил несколько вариантов перевода: помимо древнейшей моравской, или кирилло-мефодиевской, редакции также имелись болгарские (симеоновская и более поздние), другие южнославянские и, наконец, русские. С течением времени расхождения между списками росли. Обусловлено это было еще и так называемой «порчей текста», которая неизбежно происходила при размножении книг переписыванием у всех народов и во все времена, вплоть до изобретения книгопечатания.
В Древней Руси, конечно, не все переписчики книг обладали достаточной образованностью, внимательностью, добросовестностью. А серьезного контроля над переписчиками книг не существовало, даже когда переписывалось Священное писание или богослужебные книги.
Следует иметь также в виду некоторые особенности древнего письма, значительно затрудняющие чтение и понимание написанного. В XI–XIV вв. русские писцы стали все чаще прибегать к сокращенному написанию слов, пропуску и выносу отдельных букв, буквы при письме не связывались между собой, не применялись прописные в начале предложения и для выделения имен собственных, слова не отделялись одно от другого, текст шел сплошной, и читающий должен был по своему соображению выделять в нем отдельные слова, руководствуясь смыслом. Ясно, что все это в немалой степени осложняло задачу переписчика и приводило к разного рода искажениям в переписанном тексте.
Одной из старейших и, пожалуй, самой знаменитой из дошедших до нас древнерусских книг является Остромирово евангелие. В конце этой книги, на последней ее странице, переписчик добавил несколько строк от себя. Он сообщает в них свое имя и звание («Аз, Григорий диакон написах евангелие сие»), когда, сколько времени и по чьему заказу он переписывал эту книгу — с 21 октября 1056 г. по 12 мая 1057 г., по заказу богатого и знатного человека, новгородского посадника Остромира. Заказчик, видимо, не пожалел денег — Остромирово евангелие роскошно украшено и разрисовано, и переписчик (несомненно, мастер своего дела) пустил в ход все свои каллиграфические способности. И все же в конце его приписки мы встречаем очень характерное обращение к читателю: если он, читатель, обнаружит при чтении описки и ошибки, пусть не гневается и не бранит переписчика, а сам исправит их. Подобное же обращение к читателю счел нужным вставить в переписанную им книгу, тоже евангелие, и другой переписчик XI в. — монах Димитр: «Аще соблазнился буду пиша, не мозете, братие, кляти, иъ исправите и простите убогую мою душу, мене грешного рекьше Мичька». Такого рода приписки становятся в те времена трафаретом.