Русская библия: История переводов библии в России

Тот же автор, не рискуя слишком резко выступить против библии, изданной «с благословения Святейшего синода», вынужден был все же признать, что в ней есть места, «о точности перевода которых можно спорить». «Переводчики, — отмечает И. А. Чистович, — отнеслись к еврейскому тексту очень свободно, широко пользуясь как греческим, так и другими древнейшими переводами, например, сирийским, арабским, халдейским и Вульгатой, для восстановления подлинного текста».[76] Но в том-то и дело, что в действительности, как мы уже знаем, «произволу» переводчиков были очерчены вполне определенные границы — вспомним «охранительные правила». Руководство русской православной церкви, предпринявшее издание этого перевода, далеко не во всех случаях было заинтересовано в восстановлении «подлинного текста». И о чем И. Чистович умалчивает, так это о том, что в Синодальной библии оказался ряд мест, в которых мы имеем дело уже не просто с «неточностью» или «произволом» переводчика, а с намеренным искажением смысла оригинального текста в интересах господствующей православной христианской церкви. Конечно, в Синодальном переводе, в отличие от перевода Павского, не только были сохранены основные «пророчественные места» о Христе, но еще кое-что даже добавлено. Для иллюстрации приведем лишь один характерный пример из книги Иова, стихи 25–27 в главе XIX — речь Иова.

Очень близко к оригиналу Г. Павский передает эти стихи следующим образом: «Но я знаю — заступник мой жив и станет после (меня) над землей. И после того, как моя кожа так изранена, и без плоти моей я увижу Бога». Версия Септуагинты значительно отличается от этого: «Ибо я знаю, что вечен тот, кто избавит меня на земле; он восстановит мою кожу, терпящую это, ибо от Господа это со мной совершилось».

Перевод Иеронима, вошедший в Вульгату, вносит в стихи совершенно чуждый им смысл: «Ибо я знаю, что искупитель мой жив, и в последний день я восстану из земли, и снова облекусь кожею моею, и во плоти моей увижу бога моего». В еврейском тексте нет ничего соответствующего слову день; при слове земля в оригинале стоит предлог, означающий на или над, но никак не из; глагол стоит в третьем лице единственного числа — встанет или восстановит, а не в первом лице, как у Иеронима. Христианскому богослову нужно было приписать древнему праведнику веру в загробное воздаяние и воскресение мертвых, представления, совершенно чуждые религии иудеев древнейшего времени, и он не постеснялся внести сознательные искажения в свой перевод. Оценивая это место Вульгаты, современный католический теолог Фр. Штир вынужден был признать. «Это, конечно, христианская вера здесь говорит, а не ветхозаветный Иов».[77]

Славянская библия почти точно следует за Септуагинтой: «Вем бо, яко присносущен есть, иже имать искупити мя и на земле воскресите кожу мою терпящую сия, от господа бо ми сия совершишася».

И, наконец, Синодальный перевод, вобрав в себя элементы из всех версий, оставил именно тот смысл, который придал этим стихам Иероним: «А я знаю, что Искупитель мой жив, и он в последний день восставит из праха распадующуюся кожу мою сию, и я в плоти моей узрю Бога». «Охранительные правила» сыграли свою роль. Иов, оказывается, не только выразил здесь свою веру в воскресение мертвых в «последний день», то есть при наступлении «конца света», но даже высказал пророчество о Христе, — христианская церковь рассматривает эти стихи именно как пророчественные о Христе.

Очевидно, ту же цель — по возможности сохранить близость к славянской библии — преследовали переводчики, стараясь придать языку русского перевода определенную славянскую окраску. В 1916 г. в статье, посвященной столетию русского перевода, И. Е. Евсеев решительно осудил этот «выработавшийся со времен Библейского общества прием охранять стиль перевода от приближения к современному языку». Но еще полувеком раньше эту особенность русского перевода библии — «излишнее употребление слов, принадлежавших к церковнославянскому языку» — отметил в качестве недостатка И. А. Чистович. Выражения типа храмины из брения вместо дома из глины (Иова 4:19) и лядвеи вместо бедра (15:27) были, вероятно, непонятными уже современникам переводчиков, но зато в некоторой степени сообщали переводу ту самую «темноватость», которую так ценили защитники славянской библии.

И все же значительная часть русского духовенства была очень недовольна появлением нового перевода библии. Многие священники горько жаловались на трудности, вставшие перед ними в связи с обнаружившимися расхождениями между русским переводом и славянской библией, расхождениями, которые вызывали сомнения, растерянность и недоуменные вопросы верующих. Некоторые прямо настаивали на том, что новый перевод следует считать не собственно библией, а чем-то вроде книги для чтения, не имеющей догматического авторитета.