Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1

По определению М. Н. Каткова, «в поэтическом слове Пушкина пришли к окончательному равновесию все стихии русской речи», «успокоился внутренний труд образования языка». «У Пушкина впервые легко и непринуждённо слились в одну речь и церковнославянская форма, и народное речение, речение этимологически чуждое, но усвоенное мыслью, как её собственное». «Ничем так не скрепляется народное единство, как образованием литературного языка. Пока ещё шло это дело образования, мы в семье исторических народов казались отсталыми, были робкими учениками и подражателями. Когда дело это совершилось, русская мысль находит в себе внутреннюю силу для оригинального живого движения, и народная физиономия выясняется из тумана».

В отличие от Карамзина и его последователей, Пушкин не вводил в литературный язык никаких новых слов, но зато очень широко пользовался художественно-стилистическими находками своих предшественников и современников. В его стихотворении «Я памятник воздвиг…», например, ощутимы заимствования из поэтической лексики Державина; в стихах «Я помню чудное мгновенье» ключевой образ «гений чистой красоты» взят у Жуковского; поэтический вопрос-формула, открывающий стихотворение «Что в имени тебе моём?», подхвачен Пушкиным у второстепенного и ныне забытого поэта Саларева; поэтический образ «Дробясь о мрачные скалы, шумят и пенятся валы» – вариация находки второстепенного поэта Филимонова: «И разъярённые валы… дробят о грозные скалы» и т. п. Масштабы таких заимствований в поэтическом словаре Пушкина огромны: здесь Ломоносов и Державин, Радищев и Княжнин, Жуковский и Батюшков…

Родоначальник новой русской литературы ко всему поэтическому наследию относился как к общенациональному достоянию. Подобно народному сказителю, творящему по законам коллективного искусства, он не стыдился присваивать себе близкое его душевному настрою «чужое». Менее всего он стремился измышлять что-то от своего лица и вовсе не был озабочен противопоставлением своего «я» предшественникам и современникам. Напряжённым творческим усилием он осуществил в русской литературе синтез всего, что было создано в ней трудами бывших до него и живущих с ним писателей. А для того, чтобы этот синтез осуществить, нужно было дать освоенному опыту новую художественную меру. Своеобразие Пушкина заключается не столько в открытии нового, сколько в упорядочивании старого – в иерархической его организации на зрелой и органической национальной основе.

«Область поэзии бесконечна, как жизнь, – говорил Л. Н. Толстой, – но все предметы поэзии предвечно распределены по известной иерархии и смешение низших с высшими, или принятие низшего за высший есть один из главных камней преткновения. У великих поэтов, у Пушкина, эта гармоническая правильность распределения предметов доведена до совершенства».

Обратим внимание на слово «предвечный», употреблённое Толстым. Оно означает, что иерархия ценностей не нами придумана, не художником изобретена. Не человек, в конечном счёте, является «мерою всех вещей»: эта мера объективна и существует независимо от наших субъективных желаний и капризов. Она явлена свыше, как солнце, как небо, как звёзды, её можно почувствовать в гармонии национального пейзажа, где всё соразмерно, организовано, прилажено друг к другу, её можно ощутить в музыке родного языка. Гений Пушкина заключался в прозрении скрытого «лада», в постижении «высшего порядка вещей в окружающем нас мире». Именно в этом видел Пушкин природу поэтического вдохновения, призывая не путать его с восторгом. «Вдохновение есть расположение души к живейшему принятию впечатлений, следственно, к быстрому соображению понятий, что и способствует объяснению оных. Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии… Восторг не предполагает силы ума, располагающей части в их отношении к целому. Восторг непродолжителен, непостоянен, следственно, не в силе произвесть истинное великое совершенство (без которого нет лирической поэзии)».

Вдохновение мыслится Пушкиным как интеллектуальное прозрение в тайную сущность вещей и явлений окружающего мира, в сложную организацию его частей в целое. Такое прозрение нуждается, прежде всего, в даре восприимчивости, в «особом расположении души к живейшему принятию впечатлений». П. А. Плетнёв писал о Пушкине: «Он постигнул, что язык не есть произвол, не есть собственность автора, а род сущности, влитой природою вещей в их бытие и формы проявления». Пушкин сравнивает поэта с эхом, послушно откликающимся на всё в окружающем мире:

Ревёт ли зверь в лесу глухом,
Трубит ли рог, гремит ли гром,
Поёт ли дева за холмом —
     На всякий звук
Свой отклик в воздухе пустом
     Родишь ты вдруг. («Эхо»)