Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1

Эта слава связана в глазах Пушкина с возвышенным слогом Шишкова: во время Отечественной войны по поручению государя он писал манифесты.

В петербургский период определяются политические симпатии Пушкина, обретающие в его творчестве полнозвучный и живой поэтический голос. Вольнолюбие было характерно и для лицейских его стихов, причём оно проявлялось как в прямых гражданских инвективах («Лицинию»), так и в эпикурейских стихах, в которых он славил радости земного бытия: Вакха и Киприду. В них, по наблюдению Д. Д. Благого, была не только молодость с избытком кипящих жизненных сил, но и своеобразная форма протеста против ханжества и мистицизма, которыми были охвачены тогда круги высшего придворного общества во главе с Александром I. «Юродствующему» большому свету: «вельможам», «святым невеждам», «изношенным глупцам», «почётным подлецам» – Пушкин противопоставляет в своих стихах «тесный круг друзей»: «философов и шалунов», «счастливых беззаконников», «набожных поклонников Венеры». И всё чаще в одном ряду с Вакхами, Амурами и Венерами появляется слово «свобода». В петербургский период оно конкретизируется, принимая близкий декабристам политический смысл.

Главным объектом критики декабристских друзей Пушкина было «самовластие» – понятие, введенное в обиход Карамзиным в IX томе «Истории государства Российского». Вспомним, что самодержавие и самовластие, по Карамзину, были противоположны друг другу. Самодержавие – форма монархического правления, основанная на «симфонии» между властью светской и духовной. Воля самодержца является «святой», если она согласна с высшим Божественным Законом. Иван Грозный, расправившись с главой Русской Церкви Митрополитом Филиппом, дал волю «самовластным» инстинктам своей природы и из самодержца превратился в тирана.

Декабристы считали, что Александр I, пришедший к власти через дворцовый переворот и убийство отца, Павла I, проявил склонность к самовластью. Эти настроения в вольнолюбивых кругах питала консервативная политика Александра I после Отечественной войны, не оправдавшая тех либеральных обещаний, которые давал государь в самом начале своего царствования.

Наиболее умеренная часть декабристов мечтала о возрождении самодержавия. Но ограничить самовластие царя она хотела не через восстановление духовного авторитета Русской Церкви, а через введение конституционных форм правления, через подотчётность всех действий государя конституционному собранию (по примеру английского парламента). Особенно активно такую точку зрения развивал Николай Иванович Тургенев, с которым Пушкин в это время общался.

По преданию, оду «Вольность» Пушкин написал в конце 1817 года на квартире братьев Тургеневых, окна которой выходили на Михайловский замок, где был убит Павел I. В начальной строфе оды Пушкин отрекается от поэзии, воспевающей любовь, и призывает иную Музу – гордую певицу свободы:

Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру…
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок.

Пушкинское понимание свободы как будто бы перекликается с теорией «естественного права» Куницына и соотносится с идеями ограничения самовластия конституцией, родственными Николаю Тургеневу и другим членам «Союза Благоденствия»:

Лишь там над царскою главой
Народов не легло страданье,
Где крепко с вольностью святой
Законов мощных сочетанье…

Но пушкинское понимание вольности и закона шире, чем у его друзей-декабристов. Вольность у Пушкина осеняется святостью, никогда не переходя в своеволие. Над свободой распростёр свои крылья Закон, причём, далеко не в тургеневском смысле, а в гораздо более высоком и универсальном его понимании. Обращаясь к земным владыкам всех времён и народов, Пушкин говорит:

Владыки! вам венец и трон
Дает Закон – а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон.

Речь идёт именно о «вечном Законе», не людьми изобретённом и не ими над собою установленном. Он может иметь разные формы своего проявления в мире людей, но суть Закона вечна и неизменна. Вольность без Святого Закона вырождается в тиранию и своеволие. Так случается всякий раз с земными владыками, забывающими Закон, но так бывает и с народами, если они в борьбе с тиранией выйдут за границы «святой вольности» в своеволие взбунтовавшейся черни или толпы. Поэт не может не признать справедливость народного возмущения против самовластительных злодеев на троне:

Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!

Но если восставшие рабы нарушат вечный Закон в своём праведном гневе – «злодейская порфира» с плеч тирана опустится на плечи восставшего народа: