Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1

Идеал крестьянской жизни созвучен самому поэту, который освобождается в деревне от оков суетного мира и открывает подлинные ценности: учится «в Истине блаженство находить, свободною душой Закон боготворить». Так, ценности святой свободы, утверждаемые в послании «К Чаадаеву» и в оде «Вольность», приобретают в пушкинской «Деревне» общенациональное звучание, соотносятся с народными идеалами, вступая с ними в органическую связь.

Именно с таких идеальных высот Пушкин и обрушивает своё негодование на крепостное право в последней части стихотворения: «Но мысль ужасная здесь душу омрачает». По наблюдению Н. Н. Скатова, здесь создаётся обобщённый до аллегории образ крепостнического самовластия («барство дикое без чувства, без Закона») и равный ему по масштабу образ страдающего от беззакония и произвола народа («рабство тощее»). В стихи Пушкина входят гневные, как звон металла, обличительные инвективы, напоминающие оды Державина. Обличение нарастает, достигает кульминации. И в этот момент Пушкин делает, по словам Н. Н. Скатова, «ложный ход, своеобразную “рокировку”… Когда кажется, что в духе “грозного витийства” сильнее уже ничего сказать нельзя, поэт неожиданно бросает:

Почто в груди моей горит бесплодный жар
И не дан мне судьбой витийства грозный дар?»

Окончание «Деревни» возвращает нас к финалу послания «К Чаадаеву» – та же мечта о заре свободы просвещённой, те же чётко обозначенные границы этой свободы: «и рабство, падшее по манию царя».

В «Деревне» Пушкин, как всегда, успешно решает и сугубо литературные задачи. Обратим внимание, как разнообразна здесь поэтическая интонация: от лирически-интимной она поднимается до политического вольнолюбия, а затем перерастает в обличительно-сатирическую. Поэт сплавляет воедино стили Карамзина и Жуковского, Державина и вольнолюбивой лирики декабристов. По определению Аполлона Григорьева, натура Пушкина была одарена «непосредственностью понимания и целостного захвата. Ни в какую крайность, ни в какую односторонность не впадал он».

Юношеская вольность и свобода нашли полнокровное художественное воплощение в последнем произведении петербургского периода – в поэме «Руслан и Людмила». Работая над ней, Пушкин вступил в соревнование с Жуковским и Батюшковым, которые мечтали о создании сказочной поэмы на глубокой национально-исторической основе. Поэму приняли с восторгом, потому что в ней, по словам Белинского, «всё было ново: и стихи, и поэзия, и шутка, и сказочный характер вместе с серьёзными картинами».

В «Руслане и Людмиле» Пушкин синтезировал в единый художественный сплав дух русской народной сказки, былины, исторического предания с повествовательным искусством западноевропейского романа («Неистовый Роланд» итальянца Ариосто). С удивительной лёгкостью и свободой Пушкин преодолевает барьеры между своим и чужим, прошлым и настоящим, высоким и низким. Тёплый, всё принимающий юмор Пушкина сглаживает в повествовании острые углы, узаконивает неожиданные и дерзкие переходы от серьёзного к смешному, от исторического к частному, от западноевропейского к русскому. Руслан, например, в его поэме органически соединяет в себе черты русского богатыря Ильи Муромца, русского святого Георгия Победоносца, современного гусара и рыцаря европейского романа.

Пушкин настолько вживается в русские летописи, что прошлое приближается к нам, становится гранью настоящего, современного опыта. Чудодейственный сплав разных жанров, разных художественных стилей – от народного, сказочного и былинного до летописного и современного литературного – превращает поэму Пушкина в жемчужину стилистической полнозвучности и богатства русского литературного языка. Национальное слово в ней расцветает, играет, переливается всеми цветами радуги, всеми оттенками стиля и смысла. Поэма Пушкина артистична и театральна. Неслучайно на её основе М. Глинка создал русскую национальную оперу. А Жуковский после прочтения «Руслана и Людмилы» подарил Пушкину свой портрет с надписью: «Победителю ученику от побежденного учителя».

Но чем звучнее становился юношеский голос Пушкина, тем мрачнее были тучи, сгущавшиеся над его головой. Как водится, нашлись завистники, которые нашёптывали государю о шалостях Пушкина, о его эпиграммах, в одной из которых император величался «кочующим деспотом» («Сказки». Noel). Обидчивый и мнительный Александр заявил, что с Пушкиным надо кончать, что он «наводнил» Россию «возмутительными стихами».