Русский Монпарнас. Парижская проза 1920–1930-х годов в контексте транснационального модернизма

Для многих эмигрантских авторов память о невозвратимых годах накладывалась на ностальгию по России, создавая райское ви́дение «золотого века» и «светлого, святого детства»[665]. Притом что у русских писателей это восприятие было усилено революцией и изгнанием, подобная концепция детства сама по себе вполне типична, хотя, судя по всему, в западной культуре она возникает достаточно поздно. В исследованиях эволюции социокультурного конструкта детства подчеркивается, что столь идиллическое представление возникло как результат антирационализма и утраты веры в прогрессивное развитие как отдельного человека, так и человечества в целом. Джордж Боас усматривает истоки «культа детства» в «скептицизме XVI века»[666], а Рейнхард Кун – как представляется, с бо́льшим основанием – связывает его зарождение с предромантическим воображением XVIII века[667]. В Античности социальный статус детей был низок, в них видели несовершенных взрослых, и христианство этого существенно не изменило, привнеся «поклонение одному младенцу, а не детству»[668]. Филипп Арьес считает, что в средневековом обществе не существовало понятия об особой природе ребенка, – проанализировав обширный литературный и изобразительный материал, он не обнаруживает никаких отличительных маркеров детства. Действительно, если судить по европейской портретной живописи, до XVI–XVII веков детей не выделяет ни особая одежда, ни жесты: они выглядят, как взрослые в миниатюре. Арьес утверждает, что в Средневековье у детей вообще не было особого статуса и что «ребенок, который уже мог существовать без постоянного надзора матери, няни или кормилицы, считался частью взрослого общества»[669]. Разумеется, Арьес далек от утверждения, что в средневековом обществе не существовало любви к детям, однако, по его словам, тогда детство еще не было концептом.

Положение ребенка в западном обществе радикально изменилось в XVIII веке, в основном под влиянием Руссо и его постулата о том, что по природе своей ребенок добр, но может быть испорчен неправильным воспитанием. Боас подчеркивает, что, вопреки распространенному мнению, Руссо вовсе «не предлагает людям быть как дети или вернуться в состояние, из которого все они вышли»[670]. Он обвиняет последователей Руссо в том, что они исказили его идеи и ввели в широкий обиход «культ детства» – Иоганн-Генрих Песталоцци в области педагогики, а Бернарден де Сен-Пьер – в литературе. Ключевым в этом отношении стал роман Бернардeна де Сен-Пьера «Поль и Виргиния» (1787), в котором ребенок изображен как «Адам до грехопадения в собственном райском саду»[671]. Тропический остров, на котором Поль и Виргиния растут в блаженной невинности и гармонии с природой, действительно напоминает рай на земле (который в итоге губит вторжение разрушительной «цивилизации», смерти и безумия).

Эта концепция развилась в романтическое представление о детстве как жизни в зачарованном саду, где в полной гармонии сосуществуют мечта и реальность; это представление звучит, например, в философском этюде Шелли «О жизни» (ок. 1819):

Вспомним наши ощущения в детстве. Каким ясным и острым было тогда наше восприятие мира и самих себя!.. В детстве мы меньше отделяем наши впечатления и ощущения от нас самих. Все это составляет как бы единое целое. В этом отношении некоторые люди навсегда остаются детьми. Людям, склонным к мечтательной задумчивости, кажется, будто они растворяются в окружающем мире или мир поглощается ими. Они не ощущают границы между тем и другим. Такое состояние предшествует или сопутствует особо острому и живому восприятию или же следует за ним. Становясь взрослыми, люди обыкновенно утрачивают эту способность и приобретают механические привычки[672].