Русский Монпарнас. Парижская проза 1920–1930-х годов в контексте транснационального модернизма

Владимир Хазан предлагает искать источники «морской» интерпретации Парижа не только в пессимизме изгнанников, но и в иконографии самого города[270]. Герб Парижа – кораблик с развевающимся на ветру флагом и девизом «Fluctuat nec mergitur» («Плывет и не тонет») – традиционно помещали на обложки книг о французской столице[271]. На основе этого символа русский эмигрант художник-график Борис Гроссер создал упрощенный вариант герба (без флага, латинского девиза и короны над судном) для обложки книги Якова Цвибака[272] «Старый Париж» (1925). Связь между морской символикой французской столицы и изобилием водных тропов в текстах эмигрантов вполне допустима, однако в эмигрантском дискурсе изначальный смысл вывернут наизнанку. Если в рамках французской культурной мифологии Париж – это судно, которое «плывет и не тонет», то Париж-Атлантида – это образ уже погрузившейся под воду цивилизации.

Еще одним вероятным источником «акватического» словаря в прозе русского Монпарнаса были произведения французских сюрреалистов. М. – К. Банкар настаивает на «водном прочтении» (lecture aquatique) текстов сюрреалистов, в которых содержатся самые разнообразные отсылки к водной стихии – связанные прежде всего с подсознанием, материнским началом и внутриутробным состоянием[273]. Семантика воды, наряду с другими аспектами сюрреалистического мировосприятия, использована в романе «Аполлон Безобразов»: бесконечный парижский дождь, напоминающий о библейском потопе, – один из лейтмотивов романа. Хазан считает воду главной стихией у Поплавского и Газданова, подчеркивая, что «“водные” метафоры давали возможность пластически осязаемо и зримо запечатлеть возникновение в эмиграции непривычной – неродной и неуютной – среды обитания»[274].

Весь набор этих ассоциаций задействован в рассказе Газданова «Водяная тюрьма» (1930), который вызвал живой интерес у эмигрантских читателей. Рассказ состоит из серии слабо связанных между собой иронических зарисовок парижан и заканчивается странным виде́нием, напоминающим иконографический код сюрреалистов. Герой-рассказчик Газданова живет как бы в полусне, окружающая действительность представляется ему не вполне подлинной, точнее он воспринимает ее как «один из многочисленных видов существования, проходившего одновременно в разных местах и в разных условиях»[275]. Умножение реальности, вкупе с бедностью, одиночеством и ощущением, что все усилия бесцельны, создает у героя впечатление, будто он погружен в густую, вязкую жидкость:

Зеленоватый воздух, в котором я двигался, раздеваясь, чтобы лечь в кровать, обладал странной плотностью, необычной для воздуха; и в потемневшем зеркале вещи отражались иначе, чем всегда, точно погруженные в воду давным-давно и уже покорившиеся необходимости пребывания под ней. Мне вдруг стало тяжело и нехорошо; вид моей комнаты опять напомнил мне, что уже слишком долго я живу, точно связанный по рукам и ногам, – и не могу ни уехать из Парижа, ни существовать иначе. Все, что я делал, не достигало своей цели, – я двигался точно в воде…[276]

Перед сном ему являются странные образы: он видит аквариум, в котором плавают крокодилы с человеческими руками, слышит шум волн, а комната предстает каютой затонувшего корабля. В конце герою кажется, что ему в горло льется вода. Предлагаемое «реалистическое» объяснение этих видений (они могли быть навеяны шумом дождя за открытым окном) не выглядит слишком убедительным. В этом рассказе, одном из самых ярко выраженных сюрреалистических текстов своего раннего периода, Газданов пытается проникнуть в подсознание, выявить природу сна, исследовать занимавшую его тему множественных миров и параллельных жизней. Альтернативное состояние сознания, которое он называет «третьей жизнью» и описывает, в частности, в одноименном рассказе («Третья жизнь», 1932), возникает во время ночных блужданий героя по дождливому Парижу, залитому «зеленовато-белым, влажным светом фонарей»[277]. Развертывая метафоры воды, автор описывает состояние «третьей жизни» как «погружение в холодную, неземную воду, где так медленны движения рук, где призрачны и неверны берега, где в глубине, почти у самого дна, плывут тысячелетние рыбы, сонно шевеля обледеневшими плавниками»[278].