Русский Монпарнас. Парижская проза 1920–1930-х годов в контексте транснационального модернизма

Яновский в «Портативном бессмертии» также сознательно использует сюрреалистическую символику воды. Фразы вроде «Время капало над головами» напоминают о сюрреалистической концепции жидкого времени (нашедшей отражение не только в литературных текстах, но и, например, у Дали, в серии картин, изображающих «мягкие», текучие циферблаты). В романе Яновского Париж показан через завесу бесконечного дождя, и этот образ затопленного города перекликается с лексиконом сюрреалистов (для сравнения: Арагон описывает город как «человеческую реку», Супо называет авеню Опера «человеческой рекой», а Триоле поэтически именует туманную парижскую улицу «Млечным путем», по которому, как лодки, плывут автомобили). Рассказчику Яновского город напоминает аквариум. В парижских текстах аквариум является постоянной метафорой городского пространства[279]. В «Парижском крестьянине» Арагон называет торговые аркады «человеческими аквариумами». Цветные абстрактные формы, заполнившие небо над городом на полотне Макса Эрнста «Париж – мечта» (1924 – 1925), напоминают плывущих рыб. На фотографиях Эжена Атже манекены показаны намеренно искаженными, будто бы увиденными сквозь толщу воды, – и тем самым магазинная витрина как бы превращается в аквариум. В «Аполлоне Безобразове» сон, в котором Васенька видит «Париж, затопленный морем», является очень точным словесным выражением подобных зрительных образов: «Медленно через кафе du Dôme проплывали огромные рыбы, и гарсоны плыли вниз головою, все еще держа в руках подносы с бутылками, что совершенно противоречило законам физики»[280]. Однако Яновский выходит за пределы этих авангардных поэтических метафор, привлекая внимание читателя к канализационным трубам, сточным канавам и моргам: «В темных подвалах медицинского факультета… шумит проточная вода. Там под кранами хранятся трупы; в глубоких ваннах плавают мертвецы»[281]. Если сюрреалисты подчеркивали внутриутробные коннотации воды, у Яновского она прежде всего ассоциируется с посмертным состоянием. Он подвергает заимствованную у сюрреалистов образность воды иронической инверсии, привнося апокалиптическую ноту.

Ролан Барт пишет, что города, лишенные водных пространств, сопротивляются сигнификации, и рассуждает о том, что вода придает городу «читаемость»:

Хорошо известно, что особенно сильно сопротивляются сигнификации – в связи с чем их обитателям часто бывает особенно сложно к ним адаптироваться – именно те города, где нет водных пространств, города без морского берега, водоема, озера, реки, ручья; во всех таких городах очень трудно жить, они не поддаются прочтению[282].

В этом смысле Париж, казалось бы, является одним из самых читаемых мегаполисов, и во многих произведениях 1920 – 1930-х годов вода предстает как его типичный атрибут, облегчающий не только чтение, но и создание «парижского текста». В литературных произведениях того периода тусклый, размытый свет уличных фонарей струится сквозь густой туман, и Эйфелева башня с неоновой рекламой «Ситроена» возвышается над городом-морем, точно маяк, посылая обманчивый луч надежды изгоям, влачащим жалкое существование на набережных Сены.

Ночной Париж

…я стал предпочитать ночь дню и дневной свет сделался мне неприятен[283].

Гайто Газданов

Зловонные окраины города, общественные уборные, переполненные канализационные канавы, морги, больницы и бордели; страшное подземелье, прорезанное туннелями метрополитена; набережные, граничащие с загробным миром, – вот основные координаты межвоенного «парижского текста». Неудивительно, что именно ночь служит наиболее подходящим фоном для городских драм, развертывающихся в этих мрачных декорациях. В рамках оппозиции «норма – антинорма» ночь, естественно, попадает во вторую категорию, наряду с другими маркерами «инакости» – грешным, запретным или опасным. По словам Лотмана, ночное время суток лежит за чертой культурного пространства и ориентировано на «антиповедение».