Русское мессианство. Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли

Гражданская война пожирала лучших сынов России — и тех, кто поверил в большевистскую утопию, и тех, кто не хотел покориться новым гуннам. Крестьяне вырезали друг друга в тщетном ожидании земли и воли. Беспощадный террор ЧК обрушился на притихшие от ужаса города. Шло время — становилось ясно, что переждать катастрофу, остаться в стороне никому не удастся, что старый мир будет разрушен до основания. И все же русская интеллигенция не хотела отказываться от своего священного Грааля, от мечты о мессианском предназначении России. Мыслители и художники искали оправдания происходящему в логике истории, которая должна якобы в конце концов восторжествовать. Так, Георгий Федотов, перечисляя славные вехи российской цивилизации, пытался в эпоху кровавого хаоса утешить и ободрить соотечественников, вновь и вновь напоминая о миссии, предначертанной поруганному отечеству: «Не может убогий, провинциальный исторический процесс создать высокой культуры. Надо понять, что позади нас не история города Глупова, а трагическая история великой страны, ущербленная, изувеченная, но все же великая история. Эту историю предстоит написать заново. <…> Пусть озлобленные и маловеры ругаются над Россией, как над страной без будущего, без чести и самосознания. Мы знаем, мы помним. Она была, Великая Россия. И она будет.

Но народ, в ужасных и непонятных ему страданиях, потерял память о России — о самом себе. В нас должно совершиться рождение будущей великой России. <…>

Мир нуждается в России. Сказать ли? Мир, может быть, не в состоянии жить без России. Ее спасение есть дело всемирной культуры» (^‹199>, с. 4–7).

Вера в возрождение и готовность к жертвенному служению — это единственное, что оставалось интеллигенции, столько лет призывашей на Россию очистительный смерч. И она в целом достойно встретила вызов истории, не дрогнув перед начавшимся Апокалипсисом.

Щедроты сердца не разменяны,
И хлеб — все те же пять хлебов,
Россия Разина и Ленина,
Россия огненных столбов!
…………………………………
И день грядет и — молний трепетных
Распластанные вечера
На труп укажут за совдепами,
На околевшее Вчера.

(В. Нарбут. «Красная Россия», 1918)

Евангельский образ пяти хлебов, которыми насытились пришедшие слушать Христову проповедь, и библейский образ путеводного огненного столпа усиливают профетическое звучание этого стихотворения, в котором тема смерти соседствует с темой преодоления, грядущего возрождения. Однако даже те писатели и художники, что безоговорочно признали новую власть, именно в ней усматривая осуществление своих мессианских чаяний (философов же, как известно, после 1922 г. в стране почти не осталось), разумеется не могли предвидеть, чем обернутся в недалеком будущем щедрые посулы большевиков. Так и Нарбут едва ли мог предположить, что ему, революционному футуристу, придется разделить участь того самого Вчера, что было пристрелено за углом чекистами.

* * *

В. Ходасевич, который, по свидетельству его первой жены А. Гренцион, «принял революцию радостно», вступил в союз поэтов и более четырех лет охотно печатался в советских изданиях, в сущности тоже руководствовался евангельским мифом.

Его сборник конца 1917 г. «Путем зерна» исполнен эсхатологического пафоса;

И ты, моя страна, и ты, ее народ,
Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год…

Мифологизированное апокалиптическое сознание российских литераторов, встретивших революцию, должно было пережить суровое испытание в столкновении с прозой военно-бюрократического «коммунизма». Ходасевич, с его традиционным космизмом, долгое время склонен был видеть в происходящем желанную зарю обновления. Опустошительная война на необъятных пространствах России воспринималась поэтом как Армагеддон, ленинские декреты — как благая весть нового мессии, а огромность свершений порой затемняла их смысл, оставляя лишь ощущение бездны. Оттого стихи Ходасевича послереволюционного российского периода, представляющие собой диалог со Всевышним и включающие прозрачные аллюзии на Откровение Св. Иоанна, так часто пронизаны эсхатологической тоской, ностальгией по жертвенной героической гибели в духе вагнеровской «Гибели богов»:

И с этого пойдет, начнется:
Раскачка, выворот, беда,
Звезда на землю оборвется,
И станет горькою вода.

Прервутся сны, что душу душат,

Начнется все, чего хочу,
И солнце ангелы потушат,
Как утром — лишнюю свечу.

(«Из окна», август 1921)