Русское окно

Несмотря на то, что Руди все время молчал, госпожа Лехоткай моментально угадывала его мысли, стоило ей на мгновение открыть глаза. Он не противился, потому что это были его мысли. Только улыбался. Он терялся, не успевал разобраться в собственной истории, не мог до конца быть другим, но все это так наивно и легко, главное, чтобы никто ничего не узнал, спрятаться от себя самого и потом блуждать в чистом состоянии, как лед, плывущий весной по реке.

И Крлежа восторгался моей игрой. После загребского представления «Глембаев», где я сыграла баронессу Кастели, он пришел в гримерку поздравить меня. На следующий день пригласил на обед в «Эспланаду». Предложил остаться в Загребе. А теперь это просто пустые слова, бормотание престарелой актрисы, так вы укладываете эти факты в своей голове. Как испорчены все умные головы. Не возражайте, почему вы постоянно оправдываетесь? Молодой человек, ничего иного нет. Вы ошибаетесь, если думаете, что с таким багажом лавочника сможете чего-то достичь. Запомните, что артисту принадлежит только его внешность. Что вы так смотрите на меня? Вы должны вникнуть в ситуации, которые вам отвечают, использовать любого, потому что вы обогащаетесь, даже причиняя боль. Я вознаградила всех, кого бросила, я на самом деле так считаю. Иначе нельзя. Если у вас нет внутреннего исповедника, который прощает все ваши грехи, тогда вы не годитесь в актеры. Вы слишком Гамлет, чтобы стать актером. Но вы человек театра. Я чувствую это. Инстинкт никогда не подводил меня. Пишите, именно потому, что вы – торговец, хуже тех, кого обвиняете. Скажем, хуже меня. Как вы думаете, где рождается игра? На сцене? В первом ряду партера? В гримерке? Жалости нет ни к кому. Как получилось, что я играла во время немецкой оккупации, а после войны у меня волосок с головы не упал? Вас это мучает? Ну, скажем, я любимица. И так бывает, ничего случайного в этом нет. Еще одна роль, может быть, самая важная? Мораль? Не понимаю, о чем вы говорите? Это не имеет никакого отношения к искусству, это просто алиби для слабаков. Я прекрасно знаю, что обо мне говорят. Важно, что меня не забыли. Столько лет требуют от меня мемуаров. И раз уж я решила их опубликовать, то компромиссов быть не может. Нет места лжи.

Почему вы заранее считаете, что не будете лгать? Неужели все было именно так, госпожа Лехоткай? При пересказе всегда что-то теряется, а кое-что и добавляется.

Что вы хотите этим сказать? Что факты существуют вне интонации, вне дыхания, жеста, взгляда? Что вы за человек, Руди? Хронически зажатый. Почему вы заранее были уверены, что вас не примут? Вы сами себя исключили, а теперь обвиняете других. Вы закоренелый завистник, который выстроил целую космогонию, каждому определил место в своем маленьком, частном универсуме, каждого наделил мерой вины в собственных неудачах. Тем не менее вы мне дороги.

Что вы говорите, спрашивал Руди, не обращая внимания на диагнозы госпожи Лехоткай. На самом ли деле все выученные роли остаются в хранилищах собственного опыта или же это только костюмы в шкафу, хранящиеся в костюмерной на тот случай, если вдруг однажды потребуются в каком-нибудь спектакле после предварительной подгонки? Как вы влезаете во все эти костюмы, как полемизируете с ними?

Хотите сказать, как я не теряюсь? Это не вопрос решения, это так и не так. Неужели все, именно все, вы ставите на кон или где-то в подвалах придерживаете запасной вариант? Я не выглядываю из разных частей самой себя, я всегда именно то, что я есть. И в этот момент нет ничего другого. Вы это готовите для Академии? Мой вам совет, приземлитесь, вы слишком высоко взлетели. А тут, где вы сейчас, никакого риска нет. Нет ни напряжения, ни грехов. Нет осуществления. Ничего нет, кроме морализирования. Зачем вам это?

С какого амвона вы вещаете? Вы думали о том, почему не стали любимчиком? Вы ничего не хотите дарить случайно, вы до грамма рассчитываете, сколько дали, и, что еще важнее, сосчитали, сколько получили. Любимчики все-таки сделаны из другого теста.

Мне всегда мешала пресыщенность театрального мира. Все происходит в нескольких вариантах. Ни одна роль не бывает одинокой, рядом с ней всегда дышат другие. Разве так живут? Вспоминаю, как после представления костюмы оставляли на вешалках, чтобы они проветрились, потом их мамины помощницы возвращали в шкафы. Для каждого представления был свой шкаф. Так и артисты – они из множества шкафов. Я догадывался, что и вне театра жизнь – тоже представление, и у нее есть свои шкафы, в котором соприкасаются друг с другом разные костюмы, часто не проветренные.