Русское окно

Вы не желаете быть в шкафу, засмеялась госпожа Лехоткай. Или же все сущее должно быть в одном шкафу, так? Вы хотите, чтобы ваши расчеты оставались невидимыми. Но вы даже не пытались, потому что вы трус. Я уверена, что вам бы это запросто удалось. Единственная проблема в том, что вы из всего делаете механизм, ничего не отдаете на волю случая. Вам, чтобы просто жить, следует расслабиться. Иначе никак. И почему вы постоянно подчеркиваете, что это мой мир? Мир театра и ваш мир, в который вы не хотите пустить себя. Вам нравится поза исключенного, изгнанного. Так вот, я с первого мгновения вашего появления в моей квартире угадала вашу двойственность. Как будто все, что вы делаете, каждый ваш шаг, каждая мысль имеет свою собственную, иную версию. Знаете, Руди, это заметно. Целая сеть теней не позволяет вам дышать. Вы запутались в ней, не желая считаться с тем, будто думаете, что вы из какого-то другого мира. И это вас все время одолевает.

Что же меня одолевает, госпожа Лехоткай?

Расчеты, мой дорогой. Сколько раз вы мне сказали, что видите все отчетливее других? Но вас можно было бы уважать, если бы вы вообще что-то видели. Если кто-то не входит в расчет, то его и не видят. А вы, Руди? Ваше недовольство исходит из осознания того, что другие работают несравненно лучше, чем это удалось бы вам. Вы неправы. Вы обладаете огромным потенциалом. Я бы сказала, что его хватит на три драмы.

Не надо волноваться, продолжила госпожа Лехоткай. Вы только начинаете. У каждого из нас в душе есть что-то, за что люди забросали бы нас каменьями. Нет, это говорю не я, это баронесса Кастели. Вы читали Крлежу? «Глембаев»? Я никогда не скрывала этот свой органический дефект. Я отлично слышу, что вокруг говорят обо мне. Ничего нового. Что я курва, я знаю уже пятьдесят лет. Тем не менее я вовсе не курва. Так что же делать со всем тем, что есть я? Откажитесь от морализаторства. Выйдите из витрины. Хватит и на вашу долю испорченности, лицемерия, хитрости, стремления к успеху. Не бойтесь, вам хватает всех этих свойств. И что еще важнее – у вас никогда не будет проблем с тем, чтобы оправдать любой поступок, к которому вас вынудят. Однажды, когда вы двинетесь этим путем, все придет в движение, и сам ваш путь тоже. Играть вам уже поздно, но начните писать. Вот, напишите о шкафах. Очень хороший материал для монодрамы.

На чем это мы остановились, спросила госпожа Лехоткай. О да, Дубровник. Лето сорок седьмого? Или сорок восьмого? Тайная связь с генералом Бояничем. Две недели на вилле в Лападо. Утром мы выходили в сад и занимались любовью на скамейке. Потом он оказался на Голом острове. Не из-за меня, из-за Сталина. Говорили, что все подстроил его адъютант, парень влюбился в меня. Нет, я не вступила в связь с тем адъютантом. Да, мы встречались несколько раз, однажды на Локруме, но ведь надо было голову сохранить.

Все так, как только и могло быть

Сохранить голову? Каждый раз, выключая диктофон и печатая услышанное, Руди задумывался. Страницу за страницей он записывал мемуары знаменитой актрисы. Он чувствовал, как пополняется его память. Открываются дверцы шкафов, взволнованные костюмы слезают с вешалок, ему улыбаются знакомые лица, въедливо комментируют. Весь город забился в шкаф театральной костюмерной. Последним в дверях появляется дядюшка Богдан, герой драмы, близкий приятель мамы Руди. Его Руди сделает героем, он и будет произносить монодраму. В белой ночной рубашке, босой, со стаканом в руке и с сигаретой в губах, он меряет сцену шустрыми шагами коротких ног, произносит текст, состоящий из всего сказанного им Руди в нетрезвом состоянии у стойки театрального буфета. Последняя встреча с дядюшкой Богданом случилась в то лето, когда Руди во второй раз провалился на приемных экзаменах в Академию.

Слушай, парень, говорил Богдан простуженным баритоном, все, чего тебя лишает жизнь, превращается в преимущество, смотри на это без страха, отдавайся, пусть тебя несет течение, и не стоит отчаиваться из-за чего-то, боже, как мне жалко самоубийц, сколько юности и красоты исчезло только потому, что верят в неповторимость, запомни, конца нет, всегда есть какое-то окошко, даже самое маленькое отверстие, в которое можно подмигнуть себе былому, и не важно, в каком порядке случается в жизни все то, что тебе предназначено, парень, слушай меня внимательно, забудь про хронологию, все, что ты не получил вначале, ждет тебя в конце, все, что нахватаешь сверх положенного, придется вдвойне оплатить, все, именно все так, как только и могло быть, всего за несколько десятилетий все обернется, и нет больше наших маленьких вечностей наших начал. Горизонты тоже расходуются, парень.

Из окон выглядывали тесные комнаты