Русское окно

Так дядюшка Богдан ходил по сцене, оборачивался, когда скрипела дверца какого-нибудь шкафа, которые словно призраки стояли за его спиной; он подходил, прикасался к костюмам на вешалке, не обращая внимания на то, генеральский ли это мундир, черный ли плащ инквизитора, прозрачные ли одежды заколдованного феей человека или римская тога.

Голос Марии Лехоткай с диктофона возвращает Руди к тексту мемуаров. Дядюшка Богдан остается на импровизированной сцене, в еще не написанной пьесе. Но только завтра Руди спросит госпожу Лехоткай, знала ли она Богдана Тонтича. Какой конец, в пустом театральном буфете с утренним кофе и первой рюмкой виноградной водки он схватился за грудь, как много раз на сцене, и рухнул на пол, на этот раз навсегда.

Больше не было ни одного утра с госпожой Лехоткай. Знаменитая актриса скончалась во сне. Через несколько дней Руди передал ее родственнику кассеты и отпечатанный текст. Через два месяца он уехал из страны, так и не узнав, были ли изданы мемуары Марии Лехоткай. Тем не менее ее смерть каким-то невидимым образом влияла на жизнь Руди. С того момента все завертелось так быстро, словно он движется в пространстве последнего акта, когда незначительный на первый взгляд реквизит, реплики и движения предыдущих актов вдруг как бы охватывает сила неминуемости.

Полдень, духота солнечного апрельского дня, Руди толкает инвалидную коляску по бетонной дорожке от ресторана «Дунайский цветок», ведущей по берегу к пристани на Саве. Даниэль произносил свой монолог, указывая рукой на место в Устье, где полвека тому назад перевернулся пароход, перевозивший пассажиров из Белграда в Земун. Утонули все. Его отец с матерью, которая была на третьем месяце беременности, на несколько минут опоздали к отплытию. Уже тогда, за полгода до своего рождения, я избежал смерти, сказал Даниэль. Руди диктофон не включал. Он все реже тайком записывал монологи Даниэля. Отступления, которые делал Даниэль, дополняя тем самым предыдущие версии своего прошлого, были всего лишь повторением предыдущих рассказов. Ирена права, надо было бы запереться на своей террасе и к осени написать задуманную драму.

И тут он увидел ее. Она сидела под тентом на палубе плавучего ресторана спиной к берегу. Молодой человек рядом с Иреной обнял ее за плечи. Руди почувствовал в груди невероятную тяжесть, потом боль и начал терять сознание. Он удалялся, толкая коляску. По дороге к пристани и позже, во время поездки на такси к дому Даниэля, его чувства ничего более не регистрировали. Вид пустой террасы ресторана, обнявшаяся парочка, серая поверхность реки – картина на экране не менялась. Тихое жужжание, угасающие слова, цепочка фраз, обращенных к Даниэлю. Его странный взгляд при прощании, путь вниз по лестнице, отсчет каждого шага как отдельной временной и пространственной единицы, в которой можно бросить якорь на белом фоне, жевать безвкусную пищу, и чтобы тебя никто не беспокоил каким-нибудь выбором. Констатация изолированных деталей: огромный ночной горшок во внутренней террасе одной из квартир, старинный замок с потемневшим латунным колокольчиком, шахматная доска почтовых ящиков, разворот с безымянной красавицей в витрине газетного киоска. И какой-то прежде неизвестный покой, которому ничто больше не сможет угрожать. Он не спешил, останавливался на пешеходных переходах еще до того, как зажигался красный свет. Окольными путями он продолжит добираться до квартиры на улице Королевича Марко. Останавливается у Главпочтамта. Рассматривает прохожих.

Вся прежняя жизнь Руди отделилась от него и блуждает по океаническим просторам, удаляясь от материка, который перестает быть материком, потому что большая часть оторвалась от меньшей, и то, что осталось, что зовется Руди Ступар, превратилось теперь в пустой остров, в одинокую безжизненную скалу. Так размышляет Руди, решая отправиться еще дальше, еще дольше не подходить к крутой улице Королевича Марко.