Русское окно

Руди смеялся и тискал Эдину. Есть еще, есть еще, повторяла она, выкручиваясь из объятий. Когда ей это удалось, она побежала вниз по улице и исчезла за первым углом. Руди бросился вослед, но потерял ее в лабиринте плохо освещенных параллельных улиц, по которым мчались троллейбусы, в квартале, протянувшемся между бульварами Андраши и Ракоци. Он узнавал в ночи тихие площади и углы, потому что, отправляясь на работу в Институт Гете, постоянно выбирал новые маршруты. Он хорошо узнал свой квартал. Привыкал к дряхлым фасадам некогда великолепных зданий Пешта. Весь город спрятался под маской старости и серости. Но внутри этих домов теплилась жизнь. Останавливаясь в горячей ночи Пешта, Руди наблюдал, как накануне полуночи гаснут окна в домах на противоположной стороне улицы. И тогда думал о том, что сейчас где-то начинается жизнь. Следы новой жизни могли сверкнуть наутро в глазах какой-нибудь женщины, мимо которой прошел по тротуару. В духоте лета глаза женщин и девушек сияли странным светом. Ему казалось, что в их глазах все еще трепещет дух Азии.

В гарсоньере Руди никогда не бывало полной темноты. Рекламы на бульваре освещали просторную комнату. Ночами он мог, не зажигая света, читать у окна книгу. На этом месте, в небольшой нише у трехстворчатого окна, Эдина расстегивала на Руди брюки, прижималась к нему и, вздыхая подавленно, требовала занятий любовью. А он с тоской вспоминал приключение на Калемегдане, у стены, когда он настолько перепугался, что отказался, не сумев даже попробовать. Девушка зажгла две сигареты и одну из них сунула Руди в рот. Семь лет спустя ему казалось, что эпизод на Калемегдане случился с кем-то другим. Руди где-то слышал эту историю, как слышал и множество подобных ей. Но это были не его истории. Только Ирена была прошлым, от которого он не отказывался.

Сейчас все было как-то упорядочено, каждое движение придавало ему силу и уверенность в себе, за простыми словами не крылось никакого иного значения. Слова были просто словами. Эдина была сама легкость. Так и должно было быть всегда. Он вслух произнес эту фразу. Эдина поняла только слово «всегда» и потребовала перевести ей все. Его молчание засыпала потоком слов. Незадолго до полуночи они отправлялись на трамвае в Йозефварош, где жила Эдина. В небольшом парке перед какой-то церковью собирались трансвеститы. На окрестных улицах располагались протитутки. Эдина нашептывала Руди их имена и детали биографий, как будто читала личные дела. Это так легко, я все знаю, говорила она. В салоне женщины весь день только и делают, что говорят. Засыпают нас своими проблемами, а мы вежливо улыбаемся, потому что они наши клиентки. Ты не ошибешься, если тайные мысли этих девушек поменяются с мыслями этих теток под колпаками фенов. Все они думают об одном. Так вот, все эти девицы мечтают сидеть под колпаками, иметь свой дом, мужа, им просто снится это. А тетки с удовольствием бы трахались по подъездам.

Руди садился в трамвай на бульваре и возвращался в свою квартиру. Он жил в Будапеште всего два месяца, но его уши привыкли к шуму города, к мелодике глухих протяжных голосов. Его больше не удивляли резкие комбинации цветов в одежде людей, которые тихо и послушно толпами вышагивали по тротуарам, исчезали и появлялись во входах в метро; он привык к названиям улиц и рекламным панно, к необычной орфографии магазинных вывесок, к далекому шуму улиц, долетающему до него, сидящего на скамейке в одном из крохотных парков, которые на плане города кажутся зелеными точками.

Особенно он чувствовал говор улиц по утрам, когда пешком отправлялся в Институт Гете. Широкие витрины универсамов, заполненные импортными товарами, сменялись скромными магазинами и мастерскими из какого-то другого времени. Даже физиономии тех, кто появлялся в дверях этих непрезентабельных магазинчиков, словно говорили о том, что они заблудились, что они родом из минувших лет, что уже в следующее мгновение они безвозвратно исчезнут, как и эта пыльная витрина с металлическими колодками, на которые натянуты красные женские сапожки. За несколько недель обувная лавка, совсем как лягушка из сказки, превратилась в кафе. Руди, ставший свидетелем этой метаморфозы, убедился в могуществе сцены, на которой он однажды в июле ставил набойки на сандалии, а два месяца спустя уже пил там капучино.

Сапожник с улицы Кирайи