Русское окно

Каждую субботу Руди долго беседует с мамой по телефону. Ее советы неприменимы. Все та же интонация, надуманные опасения, занудные пересказы прошлого. Не возвращайся, говорит она. Тебя опять искали. Говорят, что нас будут бомбить. Потом уже в который раз говорит о своем приезде. Мариэтта все время зовет. Ждала, когда стихнет жара. А теперь очень много работы. В ноябре премьера «Мастера и Маргариты». Какие великолепные костюмы сшила. Это представление запомнят надолго. Режиссер полностью переработал Булгакова. На сцене все время стоит вагон, в котором живет Воланд со своими помощниками. Каждый раз они выходят из вагона в новых костюмах. Воланда в инвалидной коляске возит кот Бегемот. Азазелло не расстается с огромным мешком с картами городов, по которым они ездят, ведь они же не вечно в Москве? Да, да, подтверждал Руди, совершенно не понимая идеи спектакля. Мама была в хорошем настроении, как ни старалась скрыть это, считая грехом, что через полгода после смерти отца живет полной жизнью. Иногда Руди допускал еретическую мысль о том, что мамино старание спрятать его в Будапеште имело иные мотивы. В его отсутствие она могла снова устроить жизнь, не оправдываясь перед ним. А если вдруг Руди вернется, то застанет уже сложившуюся ситуацию.

А какие ситуации предваряли его рождение? Об этом он раздумывает, отправляясь после субботних разговоров с мамой в любимое кафе в Буде. К этому ритуалу он прибегает всю осень. Неужели он все еще не приспособившийся парень, каким его видит Каталин? Несколько вечеров назад они сидели в ресторане на пароходе, принадлежащем Золтану, любовнику Каталин. Лицо, на котором было написано столько леденящих мыслей, сияло силой. Лицо убийцы, неумолимого экзекутора, тем не менее пленяющее спокойствием. Он расспрашивал, чем занимается Руди. Прощаясь, предложил через несколько дней встретиться на пароходе и поговорить.

Сидя у стеклянной стены кафе на станции фуникулера и глядя на город, широко раскинувшийся на равнине, он знает, что пока еще все фигуры расставлены и надежно защищены первыми ходами. Партия только начала раскрываться, неправильный ход еще можно исправить, ничего еще не окончательно. Но если перейти во вторую половину дня, когда фигуры перемешаются и достигнут рубежей противника, поздно менять метод. Кто же противник в этой игре? И есть ли вообще этот противник? Или же все еще продолжается игра с самим собой? Тот, существующий, играет против того, каким он хотел бы быть.

Через полчаса в кафе придет Эдина и засыплет его новыми исповедями, сделанными под колпаками фенов. Читатель тишины. Потому что даже когда молчат или всего лишь произносят одну-единственную фразу, пациентки Эдины исповедуются под пьянящим воздействием струй теплого воздуха и запахов химикатов. От ее внимания не скроется ни оговорка, ни краткий комментарий, ни гримаса старой девы, читающей, сидя под колпаком, исповедь знаменитой актрисы. Порочные мысли блуждают как гондолы по мрачным каналам подсознания. Легкий трепет в груди, тепло в желудке, всплески весел и темная, маслянистая вода, в которой тонут воображаемые картины. Эдина безошибочно угадывает социальный статус, семейное положение, наличие любовника, она читает украшения, ткани, ногти, кожу. Она у Каталин любимица. Через несколько лет начнет самостоятельное дело, создаст собственную структуру. И на той карте будет салон в центре города, шикарные рестораны, ночное плавание по Дунаю, поездка на экзотические острова. Мужья и любовники. Завоеванное место в иерархии будет защищено опытом, сотканным из сотен историй, рассказанных в парикмахерском салоне.

Необозримый город

Эдина идет по кафе пленительно легкой походкой. Мгновение она всматривается в легкую дымку, поднимающуюся над необозримым городом. Там ничего нет, говорит она Руди, и впечатывает поцелуй в его щеку. Следуют полчаса в кафе, потом они направляются в один из ресторанов Буды. После обеда обходят бутики в «Мамуте». Руди в состоянии представить, как может выглядеть обычный день в жизни, которую ему предлагают. Пример такого дня ясно очерчен, совсем как Пешт с высот Буды. Никаких сюрпризов, день за днем как ряд клавиш. Дыхание равнины невыносимо ни летом, ни зимой, оно душит и давит, кладбищенская торжественность, редкие прохожие похожи на кипарисы.

Разве не от чего-то подобного он бежал? Модистка в провинциальном городке Воеводины, богатая девушка на выданье, узница салона по пошиву свадебных нарядов. Груды женских журналов, переплетенная пустота. Жужжание мух на летней веранде. Иероглифы черных птиц в зимнем небе. Нигде даль не бывает так бесконечна, как в провинции. Холостяк средних лет влюбляется в модистку. Что-то из его влюбленности в эту девушку просачивается в бесцветные газетные тексты, написанные ночью. Лента пишущей машинки «Империал» натянута между двумя черными колесиками. Всего лишь в сотне метров вниз по главной улице катушки ниток подрагивают в ритме, заданном сильными ногами местной красавицы.