Русское окно

Наступила осень. Расширился круг знакомств в Будапеште. Руди регулярно посещал вечеринки у родственницы Мариэтты и ее мужа, музыканта филармонии. В их квартире собирались люди тихих профессий: классические музыканты, педагоги, графики, историки, живописцы. В сравнении с миром Эдины здесь он находил желанную неспешность и серьезность. Это были люди с устоявшимся образом жизни, по крайней мере, так ему казалось. Посвятившие жизнь своей профессии, равнодушные к гламуру внешнего мира. Тут не было места для Эдины, и Руди избегал знакомить ее с родственниками.

Утром он спал подолгу. Правда, просыпался рано, после семи, после чего продолжал дремать, покоиться в полусне. В таком состоянии он испробовал всевозможные варианты, был актером, который только в гримерке, перед зеркалом, примеряет личину как костюм, после чего вспоминает роль, которую предстоит играть через час. Хватало нескольких секунд, чтобы выбежать на залитую солнцем набережную Дуная, чтобы почувствовать на губах вкус помады Эдины, запах ее подмышек и кожи, чтобы всем телом почувствовать возбуждение, наступающее при соприкосновении с равнодушием Эдины ко всему, что не входит в ее повседневную жизнь. И как бы виртуозно она не преображалась в одноактных пьесах, умело имитируя перед Руди голоса и жесты десятков увядающих будапештских дам на регулярных терапевтических сеансах воспоминаний в салоне у Каталин, наделяя их тут же придуманными биографиями, Эдина это свое искусство воспринимала как нечто наносное, как убогое развлечение при отсутствии настоящей гламурной жизни, от которой она не собиралась отказываться.

В течение утреннего пребывания в полусне, продолжавшегося по два-три часа, мысли и наблюдения Эдины отражались в сознании Руди более глубоким и сильным эхом, чем в минуты прогулок или за ужином в ресторане, когда она впервые произносила их. Эти не занесенные еще в расписание предстоящего дня противоречивые мысли пробуждали в нем неприятное сопротивление, а иногда и страх перед очертанием очередного вероятного утра. Уже четыре месяца он оставляет следы своего присутствия в артериях города, погрузившись в повседневность, которой еще весной этого года не существовало даже в мечтах. Если он останется в этом городе, то через несколько лет пустит корни, у него будет свое кафе, в котором станет читать венгерские газеты, решать кроссворды во время поездок в метро, проводить летние полдни на пляжах острова Маргит, иногда ходить на матчи «Ференцвароша». Возможно, именно с Эдиной заведет потомство из смешанных существ, которые станут предками некой загадочной особы, ставшей рабом какого-то ремесла, как, например, сапожник с улицы Кирайи, и таким образом он, Руди Ступар, однажды возглавит род, происхождение которого определит фраза: «Мой прадедушка приехал из Воеводины».

Правой рукой он переворачивает подушку, зарывается лицом в прохладную наволочку, пытается вновь уснуть. Убежать от излишних мыслей, которые с самого раннего утра пачкают белизну предстоящего дня. Откуда-то из глубины сцены, без объявления, как это бывает в полудреме, появляется толстяк с вокзала Келети, машет соломенной шляпой и повторяет: «Ez a meleg, ez а meleg». Не в этих ли словах кроется пророчество? Жара первого лета в Пеште исчезла в поздних сентябрьских дождях и ветрах с Буды. Через двадцать лет и он станет поджидать кого-то на вокзале Келети. Годы создадут потаенные трюмы, снабдят их архивом, где хранятся воспоминания о флиртах и путешествиях, о несостоявшихся связях, которые могли бы стать началом совсем иной и точно такой же жизни. Будет не взятая крепость, как тысячи тех, с которыми разошелся на тротуарах улиц Будапешта, как это могло бы быть в любом другом городе. Хотя иностранный акцент и выдает его на каждом шагу, это и есть его мир. Глубины существуют только в больших городах. Утонуть в массах или стать своим. Мысль о месте, где он вырос, моментально пробуждала тоску и возвращала его из преддверий сна в утреннюю белизну. И тогда он включал диктофон. Голос Даниэля в пространстве будапештской комнаты. Словно вещает божество. Многократно повторенные истории формируют прочную основу переживания. Только здесь, среди вещей и предметов чуждого пространства, Руди освобождается от зажима. Чувствует, как наливается силой, потому что перед ним есть цель. Это уже Даниэль. Он говорит, что всегда надо идти туда, куда ведет внутренний голос. Он всегда вспоминал какого-то ювелира из Пулы, который повлиял на него сильнее, чем собственный отец.