Русское окно

Руди тоже рассказывал. Припомнил, что в гимназии выступал на любительской сцене, что закончил германистику. Из-за того, что происходит в Сербии, на некоторое время укрылся в Будапеште. На некоторое время, повторила Соня. Мой отец тоже приехал на некоторое время, а остался на всю жизнь. Тогда были другие времена, сказал Руди. Соня быстро поднялась, извинившись, сказала, что ей надо отойти. Направилась к коридору через центр комнаты. Он следил за ее гибкой фигурой, и тогда неожиданно заметил, что Соня прихрамывает на правую ногу. Поэтому она весь вечер сидела на диване, и кто знает, как долго она откладывала поход в туалет. Через несколько минут она вновь появилась, и Руди внимательно проследил за ее походкой. Синкопа правой ноги придавала идеальной фигуре Сони исключительную особенность. Усаживаясь на свое место в углу дивана, она улыбнулась ему, и Руди воспринял это как знак давней симпатии.

В полночь над Будой засверкал фейерверк. Весь вечер Соня и Руди не отходили друг от друга. Разговаривали. Пили красное виланьское вино. В висках у Руди все сильнее бился пульс. Незадолго до полуночи они перешли в маленькую комнату рядом с кухней, где располагалась прислуга. Новый год застал ее здесь. Когда все гости переместились к окнам, выходящим на Дунай, чтобы посмотреть фейерверк, Соня и Руди стояли у окна, выходящего во двор. Они были одни. Руди задержал на мгновение руку Сони в своей, достаточно долго для того, чтобы она улыбнулась ему. Счастливого Нового года, сказала она. Кто-то с хохотом прошел по коридору и погасил свет. Руди с силой привлек Соню к себе. Они целовались в полумраке.

Начинался 1999 год.

Виланьское вино опьянило Руди. Он произносил слова, не успевая мысленно связать их воедино. Он терялся в деталях. Плавал в своем воображении. Думал одно, а произносил совсем другое. Стройный конвой слов рассыпался. Он никак не мог решить, за каким из них надо было следовать. До самого утра он блуждал в открытом море, понемногу теряя корабль за кораблем, но не переставая говорить. Они больше не сидели на диване в гостиной. Меняли места, перемещаясь по квартире. Они были единственной парой, которая не расставалась всю ночь.

Соня была архитектором. Она знала сотни дряхлых домов в Будапеште. Руди сказал, что на него действуют фасады. Рассказал ей о своем придуманном любимом адресе на улице Земельвайс. Хорошее место выбрали, сказала она улыбаясь. Это здание исключительно ценное. Он заходил внутрь? Парадная выложена майоликой, кованые перила на широкой лестнице, а в лифте каждая деталь… Она остановилась, подыскивая подходящее сербское слово, после чего, так и не найдя его, произнесла: «kezmiives». Руди рассмеялся. Ручная работа, сказал он. Твой венгерский лучше моего сербского, заметила Соня. Это долгая история, но однажды я расскажу тебе.

Перед рассветом квартира стала быстро пустеть. Руди тоже предложил уйти. Можно было зайти в «Одеон» на первый утренний кофе. Давай посмотрим твое идеальное жилье, сказала она. Это всего лишь один из моих адресов. И тогда он впервые за ночь подумал об Эдине. Пока Соня с улыбкой отпускала комментарии в адрес его недвижимости, он подумал, где же сейчас Эдина. На пароходе Золтана, всего в нескольких сотнях метров от него? Нашла ли она кого-нибудь? На мгновение он ощутил пустоту в груди, которую не могли

заполнить ни звонкий Сонин смех, ни ее твердый взгляд и прикосновение длинных пальцев, как бы случайно прошедшихся по его ладони. Когда они направились к выходу, прощаясь с Мариэттой и ее мужем, он похотливо оценил взглядом гибкую Сонину фигуру. Легкая хромота страшно возбуждала его, что на лестнице вылилось в страстные поцелуи.

Они долго целовались в темном холле первого этажа, до тех пор, пока не услышали где-то вверху голоса. Включился свет. Кто-то вызвал лифт. Кабина дернулась и поползла наверх. Изношенный механизм стенал и скрипел, словно противился каждому движению. Мутный свет в кабине переливался в витражах и длинных стеклах парадной.

На улице морозный воздух перехватил дыхание. Соня подняла меховой воротник черного пальто и натянула шляпку на самые глаза. Она напоминала крохотного зверька, выглянувшего из дупла. Ее маленькие темные глаза сверкали в ледяном утреннем свете. Руди сунул ладонь правой руки в карман ее пальто и сплел свои пальцы с пальцами Сони. Они неспешно шагали по хрустящему под ногами снегу. На утоптанных участках тротуаров блестела ледяная корка снежного покрова. Руди подумал, что некоему таинственному наблюдателю, который сейчас из окна своей квартиры следит за обнявшейся парочкой, осторожно бредущей по Белградской набережной, Сонина походка не кажется необычной.

Он спросил, откуда у нее такое имя, не сербское и не венгерское. Отец назвал ее так в честь героини одного русского фильма. А ты? Руди ведь тоже не сербское имя? Тайная девчоночья любовь моей мамы. Тот Руди, настоящий, молодой офицер, несколько лет жил в доме, где она выросла.

Моя мама, сказала она, всегда сомневалась в том, что эта Соня существовала только в кино.