Русское окно

Это не его прошедшее время, но он чувствует, как мрачная сила влечет его туда, словно убийцу, возвращающегося на место преступления. И именно близость Сони, обещание ее тела, неминуемость любовного наслаждения, предчувствие лихорадочной похоти, ощущаемой в каждом движении их тел, вплоть до момента, когда они испустят вздохи и запахи, здесь, в этой самой квартире, всего лишь в тридцати метрах от огромной ладони, в которой умещается весь мир, все это опьянило Руди. Как всегда в такие минуты, в нем всплыл человек искусства, тот самый подавленный двойник, который, может, вовсе и не двойник, а просто заключенный. Вдруг исчезают невидимые препятствия, загнанный вглубь бес, происхождение которого не понятно никому. Все кажется далеким, как холмы Буды, отсутствующие на сцене. Но он знает, как создаются горы, фасады дворцов, леса и комнаты блудниц. Шаг за театральной сценой, шаг, который определил все его пути. Руди переполняет легкость. Где-то вдалеке слышен умилительный звук. Это те самые пальцы, огромные, извлекают бесконечное тремоло там, на тихой площади, где целые поколения растеряли свою повседневность. Брюзжит автомобиль, черный и громадный, как какое-то пресмыкающееся, на скамейках сидят старики, дети рисуют мелом круги на асфальте, голуби садятся на памятник Листу. Все происходит одновременно на партитуре этой площади, как в этот миг на всех других площадях и улицах всех городов мира, звучит одна и та же композиция. И пока она продолжается, нет ни до, ни после. Только мосты занесенных над клавишами пальцев.

Когда в комнате появляется Соня и нежно берет его за руку, Руди продолжает вслух произносить набегающие мысли, потому что заключенный в нем получил право дышать.

Но этот памятник Листу вовсе не свидетель того времени, о котором ты говоришь. Он не помнит ни служебных автомобилей, ни ночных арестов. Его установили на площади лет десять тому назад, к столетию со дня его смерти. Пойдем, здесь холодно, говорит Соня.

Все где-то оседает, и все мы там будем

Когда через полчаса Руди в теплой комнате опустил ладони на голые Сонины плечи, ему показалось, что он вдыхает жизнь в скульптуру. И шевельнулось не только ее тело, не только забвение погасило свет в зале, а чувства свелись к контуру сцены – с каждым Сониным движением и вздохом он чувствовал, как его захватывает призрачная территория. Ему все было известно в этом пространстве, озвученном тихим тремоло, доносящимся с площади. Полумрак комнаты, дыхание и шепот, тепло от выпитого коньяка, ломкие члены, белизна живота и грудей. Ладони скользят по плечам любовника, пальцы на спине перебирают четки позвонков. Потом сильнейшая судорога, тела расслабляются в первом такте путешествия. Все знакомое ранее кажется чем-то новым и неповторимым. Вкус слюны, обморок, движения, дыхание. Все идет так быстро, что видения превращаются в запахи, шумы во вкусы. Иногда врата едва приоткрываются. В расщелине света, разливающегося продолговатым треугольником, появляется нагая дева. Мужчина невидим, присутствует только его голос. Это происходило не в комнате. Может, на острове Маргит?

Где же я был в первую Сонину ночь? С прытью коней гуннов разрастается территория, принадлежащая Соне, в которую рвется Руди. Нет хромоты в кровати, Соня двигается ловко, словно через ее постель прошел легион любовников. Не успокоились римские императоры, вон они, разлеглись на ложах в призрачных латифундиях. Неужели это случается только со мной? Моя рука огромна, как у Листа. Соня в этот момент ладонью охватывает яички. Мысли гаснут, остается только колыбель Сониной ладони, в которой тонет Руди. Он опускается в эту колыбель. А потом беспокойство, следуют известные действия, движения, предусмотренные любовным протоколом, кто знает сколько раз повторенные, начиная с первой ночи в какой-то квартире, очертания которой никогда не исчезнут из тайных закоулков памяти. Соня приподнимается мостиком, ее живот приклеивается к животу Руди, она массирует его шею, плечи, затылок. А когда она переворачивается и Руди обеими руками охватывает ее бедра, то узнает в ней крутую задницу Эдины. Наследие гуннов? Врожденная хромота, едва заметная в танцевальном зале, неравномерность шагов на снегу. Глухие вздохи перекрывает сдавленный крик, пальцы сводит, тела словно издыхают, пульс стихает. Инициация новой, не знакомой ему истории, но у него есть память. Соня, прижавшись к Руди, молчит, нежно поглаживая его грудь, живот, и вдруг останавливается. Ее ладонь – якорь, опущенный в его тело.