Русское окно

Глубже в ночь предков. Отец Арпада увел бы тебя еще дальше, за кулисы семейной летописи, на грязные дороги Галиции, к речным пристаням, в темноту ночлежек, где зачинают байстрюков. И будут болезни, судороги и страсти, пороки и таланты блуждать по лабиринтам кровотока.

Еще один трамвай в ночи

А Руди путешествовал в лабиринте подземной сети, вылезая на окраинах города как крот, вдыхал ледяной январский воздух, обнюхивал зимний пейзаж. Спал плохо, просыпался среди ночи, после чего часами не мог заснуть. В студенческие времена, накануне экзаменов, боролся с бессонницей, задавая себе вопросы. Паника возрастала, он ничего не мог вспомнить. Засыпал только под утро. И теперь, проснувшись посреди ночи, прислушивался к трамваям на бульваре и припоминал, где, собственно, он находится. Треть жизни израсходована, а он не знает, что поделать с собой. Только в глубинах бессонницы он стал осознавать блудающий курс, которым он отправился, тогда как следовало принять отчетливое решение. Были и минуты просветления: самая незначительная мысль, выросшая из нейтральной картины возбужденного сознания, увела его в фантастические высоты, в холодный мир понятий. Одно-единственное слово, внутренне произнесенное на венгерском, вызывало стих на сербском, выражение стальной силы, острое и несгибаемое. Оно укрепляло чувство, что миры возникают, что каждый творец вызывает космические взрывы. Это тот апогей хаоса, без которого нет осколков и пепла, засыпанных Трои и Помпеи, час, предшествующий одиссее. Вавилонская башня в огне. И в нем возникло сопротивление традиции – стая приматов в заброшенном храме. Он не хотел пить из источников сомнительных классиков, писать стихи на все времена, поощрять святыни. Он хотел убрать катарсис как ковер. Корона в тишине последнего акта. Сдуть пыль с вампирских книг, разогнать парад патетических фраз, вдохновенно изрекаемых приказчиками и пустоголовыми домохозяйками, учениками и солдатами, оболваненными симметрией.

Еще один трамвай, шумный ночной червяк, проползающий под окнами Руди в направлении Октогона. С тех пор, как он три дня назад покинул квартиру на площади Листа, Руди все никак не может освободиться от слов Сони, сказанных на прощанье.

Печальный январский день, запах кофе, тепло большой кафельной печи, неприбранная постель, тумбочки, заставленные тарелками, бокалами и пепельницами, и длинная белая нить нерастраченного времени, вакуум, в котором завтрашний день испустит дух. И существо Соня в этой обыденности, возникшей в часы страсти и историй. Она заполнит своим присутствием каждый уголок прошлого. Потому что Соня в первую очередь была свидетельством того, что он на правильном пути. И что он был на нем, когда блуждал по бездорожью одиночества, тщетно стараясь понять, какое несогласие он таит в самом себе. Его мучило сознание того, что проходят лучшие годы, а он расходует их без любви. Отсюда и взгляд со стороны, с фасада, отсюда опьянение мятежом. Он, собственник отложенной жизни, выстроил тонкую структуру причин и следствий, которая должна была подтвердить его избранность и всякому попутному решению придать ореол стратегии. Ничто не происходит случайно, каждая потеря – залог новой истории, тот, наверху, надумал что-то для него, указав окольный путь. А на этом пути множество искушений, остановок, соглашений с жизнью, наполненной удовольствиями и ежедневными успехами, пониманием и конспирациями. Тем не менее он не может позволить себе застрять в маленькой истории, которая может его поглотить. Комфорт провинции, повседневность, наполненная весельем и красками пряничного сердца. А глубоко под перинами дышат тела, которые однажды, в старости, предъявят счета за собственные слабости и заблуждения, вернутся к нерешенным ребусам молодости, этим неизбежным десертам напрасно прожитой жизни. Это те, кто шел кратчайшими путями, избранники легкости, самоуверенные и успешные, те, кто уважает хронологию и все делает в положенное время.

Но и в этот раз повторилось, в квартире на площади Листа, ощущение полноты, которое он в первый раз почувствовал с Иреной, но одновременно и боязни того, что его одолеет сила тяжести естественного решения. Он больше не будет одинок. У его намерений будут свидетели. Присоединятся обязанности соблюдать сроки, и неминуемое присутствие других вытеснит склонность откладывать окончательное решение. Потому что вымышленная жизнь, к которой он склонен, лишится страсти, ее укротит близость любимого существа. Почитая это алиби за отсутствие находчивости, Руди верил, что очень важно продлить пребывание на невидимой части льдины, потому что когда он наконец выплывет и продемонстрирует себя миру, начнется отсчет его карьеры, расход субстанции, накопившейся в его душе в результате долгого одиночества. Зима молодости для писателя – важнейшее время года. В ней он находится вне координат, которые могли бы определить его место относительно предыдущих лиц, сделать его истинно свободным в героическом периоде мифологии.