Русское окно

В следующие дни телефон в квартире Руди начинал звонить уже с утра. Директор Института Гете раздал его телефон всем немецким и австрийским журналистам. Руди дергали со всех сторон. День был слишком короток для того, чтобы выполнить все обязательства, которых становилось все больше. Больше не было бесцельных блужданий по улицам Пешта. Он стал составной частью невидимой, но мощной машинерии. Однажды в полдень он встретился с Марианной на улице Надор. Она только что прочитала первую лекцию в американском университете. Никто не знает, как долго все это продлится. В любом случае запишись осенью на какой-нибудь курс. Ведь не собираешься же ты возвращаться в Белград? Она, видимо, решила, что Руди белградец. С каким бы удовольствием он вернулся в этот город, если бы было к кому. Однако воспоминание о провинциальной Воеводине, пустых улицах, низких заборах вокруг дворов, о кладбищенской тишине цветущих садов и долгих, занудных полуденных часах пробуждало в нем тоску. Мост, ведущий в тот мир, был разрушен. Точнее, Руди старался его разрушить.

В те дни разрушили мосты в Нови-Саде.

Руди поставил подпись под какой-то направленной кому-то петицией, пришел в американский университет, расспросил о курсах, сблизился с Марианной, с ее белградской компанией, которая во всей своей массе перебралась в Будапешт. Теперь это наш город, сказала она однажды утром, когда они пили кофе в ресторане на крыше университетского здания. Правда, только временно, потому что нам надо прорываться дальше, в мир. В Белграде меня уволили. Меня больше ничего не связывает с ним. Константин такой странный. Живет в каком-то межвременье, как будто наши координаты не изменились. Ему постоянно звонят немцы и французы, требуют тексты. Я сказала ему, что до начала лета у него должна составиться книга. Проблема в том, что он эту книгу не видит. Говорит, что он не торговец. Какой чудак. Я ему даже название подарила, «Сербскеая Касабланка». Приходи к нам в субботу, поужинаем. Соберется интересная компания, многих ты уже знаешь. Это время большого смятения.

Все следующие дни он повторял это слово, смятение. Внешние события смешали распорядок в камерном мире души Руди. Все стало не так, как прежде. Время от времени он встречался с Соней в «Одеоне», когда она возвращалась домой после работы. Он никак не мог понять мотивы ее поведения. Она твердила, что у нее нет любовников, но отказывалась заниматься любовью. Не могу. Да, было прекрасно, все случилось неожиданно. Оставим это так, как было. Руди мог только догадываться о причинах. Кто знает, какими разочарованиями была наполнена ее прежняя жизнь? Может быть, молодые люди всегда бросали ее? Глубокий комплекс хромоты сделал ее недоверчивой. Она всегда предвидела плохой конец. Отказывалась от повторения подобного. И все-таки раз в неделю они встречались в «Одеоне». Руди многословно рассказывал о том, что происходило в прошедшие дни. Вспоминал новые имена. Соня довольно улыбалась, как будто все это происходило с ней, а не с Руди. Ему казалось, что она смотрит на мир с какой-то неподвижной точки зрения, что новогоднее приключение было всего лишь экскурсией за пределы стен одиночества, на которую она решилась по непонятным для Руди причинам. Ее повседневность сопротивлялась искушениям перемен. А Руди уже неделями жил во времени оживленного движения, и как бы он не переживал за мать, как бы не вздрагивал каждое утро, слушая по телевидению сводки о ночных бомбардировках городов его страны, впервые в жизни не чувствовал себя изгоем, а был частицей мира. Он сблизился со студентами Марианны, посещал ее лекции, переводил немецким журналистам, знакомился с новыми людьми, вечерами сидел с Константином в пабе на улице Кечкемет. Всего двумя домами дальше, в направлении площади Кальвин, был дом, в котором жили Марианна и Константин, а через дорогу, в стильном четырехэтажном доме, жили Джордже и Апаресида, кубинка, выросшая в Восточном Берлине. А если пройти еще метров сто вперед и повернуть влево, то можно было оказаться перед парикмахерским салоном Эдины.

Константин