Русское окно

Выпивка подействовала на него. Он вспомнил знаменитую белградскую актрису, которую встретил на днях на улице Ваци, и удивился, как это никто не замечает, насколько она глупа и бездарна. Объяснил феномен успеха бездарей синдромом утешения тех, кто их проталкивает. Вы всегда найдете тех, кто из-за собственного скудоумия выдвигает подобных себе, которые как черт ладана боятся таланта.

Слушая монолог Константина, Руди думал, почему этот человек вообще занимается эфемерными вещами. Почему его это мучает? Но больше всего Руди смутила та самая фраза Марианны. Он никогда не говорил ей, что прочитал все книги Константина, никогда они не разговаривали и о его литературе. Неужели она так укрепляла самолюбие Константина, подзуживала, чтобы он взялся за новую авантюру? Что он нашел в этой амбициозной и опасной женщине? На ее лекциях Руди испытывал некоторое неудобство, даже сопротивление. Ему мешало сильное стремление Марианны понравиться, любой ценой очаровать студентов. Она говорила без пауз, повышенным тоном, который иногда переходил в крик. Не оставляла простора для диалога. Жила своей ролью, не оставляя сцены, защищенная толстым слоем пудры и грима. Кто знает, что кроется в казематах ее души, думал Руди, глядя, как она обращается с невидимого пьедестала к ним, рабам. Потому что они существуют только для того, чтобы подтвердить ее величие. Он подумал, что Сонин комплекс хромоты ничего из себя не представляет по сравнению с мукой, которую эта женщина таит в себе.

А Константин продолжал говорить, выпивая кто знает уже какую рюмку абрикосовой. Знаете ли вы, что я как-то раз ребенком потерялся в Будапеште? Я был со школьной экскурсией. Помню, как мы остановились перед железнодорожным вокзалом, наверное, это был Келети, и когда я вернулся, автобуса уже не было. Потом полиция отвела меня в гостиницу. Мне кажется, что нынешний приезд в Будапешт – попытка найти в нем себя.

Руди кивал головой и время от времени что-то произносил. Он вспомнил интервью, которое Константин два года назад дал одному еженедельнику. Тогда оно вызвало политический скандал, поскольку были названы имена оппозиционеров с сомнительным прошлым. А вы ведь читаете меня, сказал Константин. И продолжил монолог. Он всегда был далек от всякой власти, посвятив себя литературе, и никогда не упускал возможности выразить свои мысли – в связи с чем Руди и заметил этого писателя, когда приехал на учебу в Белград, – тем не менее в его заявлении было что-то отталкивающее, высокомерное, оскорблявшее даже тех, кто с ним соглашался. Может быть, этот человек ищет способ рассчитаться за свое одиночество, думал Руди. И в своих книгах, и в биографии он был миром в себе, плыл против течения, одинокой фигурой, раздражающей литературную общественность осмеянием посредственности. Тем вечером в «Астории» Руди окончательно понял симбиоз Марианны и Константина. Он был маяком, а она подпитывала его высокомерие, отдаляя самого от общества, от берега, которому он продолжал подавать сигналы.

За ночь свернули цирковой шатер

Проходили недели. Руди перестал посещать лекции Марианны. Обещал ей осенью записаться на курс в университете. Однажды вечером на улице Ваци встретил Эдину. Она шла, держа за руку высокого парня с длинными прямыми волосами. Он был похож на гуннского воина. Она только улыбнулась и кивнула головой в знак приветствия.

Соня с матерью уехала на две недели отдыхать в Шопрон. Ее жизнь протекала за высокими стенами твердо усвоенных привычек, и она определялась неумолимым решением не отдаваться беспокойной влюбленности. В конце она останется одна с горьким вкусом еще одной неосуществившейся возможности. Так она сказала Руди вечером накануне отъезда, когда они прогуливались рядом с Парламентом. Понтонный мост, по которому Руди в новогоднюю ночь вошел в ее мир, был разведен. Она не хотела пускаться в связь, не имеющую будущего. Потому что Руди рано или поздно уедет из Будапешта. Напрасно он рассказывал ей о своем намерении записаться осенью на курсы постдипломного образования в американском университете, что директор Института Гете обещал работу в библиотеке. Между ними разрасталась бездна невысказанного.

Однажды июньским днем спектакль закончился. Бомбардировки прекратились. За ночь свернули цирковой шатер, зверей развели по клеткам, акробаты и жонглеры упаковали реквизит, клоуны смыли с лица грим, и на поляне, где когда-то был цирк, осталась только затоптанная трава и следы от колес. Стоимость квартир в Будапеште резко упала. Беженцы покидали город.

Марианна и Константин готовились к отъезду в Америку. Джордже и его кубинка Апаресида решили еще на некоторое время остаться в Будапеште. В отличие от Константина Джордже вносил спокойствие, он все воспринимал таким, каким оно было. На праздновании дня рождения Апаресиды он долго объяснял, что кто-то должен написать «Сербскую Касабланку». По профессии он, как и Марианна, был социологом, но уже много лет занимался журналистикой. Несколько лет провел в