Русское окно

Хорошо с нехваткой, сказал Константин. Излишества опасны. Я всегда был высокомерен по отношению к пробивным людям. Несчастные существа, думал я. Сколько труда и умения положено зря, сколько самообмана и лжи. Бедняги, которые только рабским трудом добиваются чего-то, да и тогда это не чего-то, а просто ничто. Еще при жизни обрушивается сооружение, созданное ими путем уступок, мимикрии. Они не способны коснуться мира и тишины красоты, живут в постоянном напряжении, ожидая встречи с тем, чего они якобы желают. Вспоминаю, учился я с одним парнем, чистым и грубым, приехавшим из какого-то сада. Он любил Чехова. Писал пьесы еще во время учебы. Какая амбиция, но ничего из него не вышло. Лицо у него постоянно было сведено судорогой, и все принимали это за уверенность. Он весь был в поисках путей, ведущих в белградские круги, используя с этой целью женщин. Потом писал эссе, критику, но на самом деле его ничто не интересовало. Тем не менее он не пропал, бросил якорь в министерстве культуры, там и продолжает пребывать. Я был виноват перед ним. В одном интервью высмеял его. И зачем? Верю, он искренне любил Чехова. Но любви тоже надо добиться, Руди. Потому что надо учиться любить. И не переживайте, что еще не нашли себя. Только берегитесь амбиций. Это болезнь, которая съедает сама себя.

Он поднял со стола сложенный лист бумаги и медленно развернул его. Я всегда бежал, никогда мысленно не оставаясь на территории пребывания. Прошлой зимой ехал поездом в Берлин. Поезд долго стоял на станции Хоф. Занесенный снегом пейзаж напомнил мне Дивачу. Вы когда-нибудь были в Диваче? Руди кивнул головой, Константин надел очки. Две недели назад я получил это письмо от одной приятельницы. Она художник, живет в Белграде. Я прочитаю вам.

«Дорогой друг, жизнь – лес, страшный и мрачный. А по этому лесу человек бредет сквозь символы, которые пристально следят за ним. Я знаю, вы прекрасно читаете символы, так что не сомневаюсь в вашем выборе. Именно об этом хочу сказать вам. Конечно, меня радует ваше решение оставить страну, но должна сказать то, что должна сказать по своей должности. А ведь я сентиментально отношусь к вашему творческому существу, но только в том смысле, что эгоистично люблю ваш редкий для нашего времени талант. В этом таланте кроется вся ваша сила творческой здравой грубости, презрения к посредственности. Думайте как хотите, но именно это вызывает мою симпатию к вам. И если я могу хоть на секунду выразить какое-то сомнение, а вам покажется, что я отказываю вам в дружеской поддержке, то это не потому, что не люблю, как бы сказали вы, “переливание крови”. Я этого, видите ли, не люблю и у себя. Думаю, что этого никогда не произойдет со мной. Тем не менее вы наверняка сумеете найти силы, чтобы совершить нечто подобное. Я же – остаток старого волшебного мира. Вы, вероятно, знаете это. Так что представьте, какую жертву я приношу, посылая вам это письмо. Желаю счастья, ваша Диана».

Все проходит, задумчиво произнес Константин. Остаются ккие-то здания, парки, кладбища, предметы. Сменяются хозяева, ничего не остается. Собственно, остаются картины, статуи, книги, симфонии.

Он уже был там, куда следовало прибыть

Поезд скользил по мосту по направлению к Буде. Справа показалась Цитадель, лесистые склоны, серый фасад отеля «Гелерт» у подножия. На другом берегу Дуная, на равнине, поднимались здания Белградской набережной. На мгновение мелькнул остров Маргит, мосты и Парламент. А потом он погрузился в монотонный пейзаж районов, построенных в пятидесятые годы. Вид вызывал какие-то другие мысли. Низкие дождевые облака давили. Ехали медленно. Он не мог распознать ни улицы, ни город, ни самого себя. В жерле прошлого потеряны воспоминания, смешались костюмы и маски, видения и люди. В нем разрасталась территория, поселялись призраки из давно услышанных историй. Лица без облика, только мысли о каком-то полудне в швейной мастерской, жужжание мух на террасе дома в провинциальной Воеводине, гул голосов, затихающий с поднятием занавеса. И хватило тонкого луча солнца, пробившегося сквозь серое небо, чтобы Руди мгновенно осознал всю красоту существования. Он уже был там, куда следовало прибыть.

Еще одно начало

Первые дни после приезда в Мюнхен Руди провел в пансионе «Фиделио» неподалеку от железнодорожного вокзала. Вечерами улицы тонули в трепещущем неоне и музыке, доносившейся из ресторана и баров. Проститутки стояли на углах или прогуливались перед отелем с почасовой сдачей номеров. На каждом шагу он слышал слова своего языка. Встречал группы темноволосых юношей. Весь район принадлежал иностранцам.

Связь с Институтом Гете помогла легко зарегистрироваться в полиции. Он получил временный статус беженца, нашел гарсоньеру в пригороде Мюнхена Пазинге. Все время он рассматривал мир вокруг себя с расстояния, как будто все это происходит не с ним, а с героем, о котором он пишет. Включая утром ноутбук и глядя в