Русское окно

Берлине. Там и познакомился с Апаресидой. Писал репортажи из Восточной Европы для немецких журналов. Написал книгу о торговле людьми. Договорились в конце месяца устроить прощальный вечер.

Однажды после полудня, возвращаясь из кафе «Экерман», Руди решил обойти книжные магазины на бульваре Музеум. Оказавшись перед зданием Национального музея, он вспомнил, что кто-то рассказывал ему о выставке венгерского интерьера. Внутри посетителей почти не было. Он вошел в хижину, которую тысячу лет назад сооружали по пустошам на тогдашней венгерской территории. Перед ним разматывалась лента времени. Он ходил по средневековым дворцовым комнатам, прошел сквозь корчму, где в тишине сидели случайные посетители с восковыми лицами. Он ускорил шаги, попав в прихожую двадцатого века. Путешествуя во времени, он чувствовал, как переходит от одного себя к другому. Да, права Марианна, существует только внутренний мир. Он долго стоял в масонской ложе, засмотревшись на реквизиты тайного общества. Попав в маленький зал кинотеатра в Пеште, он уселся в последнем ряду. На стенах висели портреты артистов, улыбающихся из глубин небытия. Перед ним желтело полотно экрана. Он различал очертания городов, через которые предстоит пройти, видел мутные тени вещей и предметов в квартирах, где предстояло прожить некоторое время, слышал голоса женщин, которые принадлежали ему. В полумраке кинематографа к нему вернулось ощущение того, что все, именно все, что происходило с ним, таким и должно было быть. Что бесцветные годы учебы – залог бурной жизни, дрожь которой он почувствовал еще ребенком, исследуя театральные кладовые.

Это был тот же самый запах, который волновал его во время спектаклей, а позже на террасе квартиры на улице Королевича Марко, под Бранковым мостом, когда он выходил из трамвая, на плато Калемегдана, где всегда оказывался во время одиноких прогулок, в пустых утренних трактирах, во мраке «Кинотеки». Он вышел из кинотеатра в Пеште, разойдясь с пожилой парой иностранцев, шептавшейся на каком-то нордическом языке, и вошел в класс. Географическая карта на стене демонстрировала Венгрию до Трианонского мира. Он коснулся рукой глобуса. На следующей карте в какой-то канцелярии Венгрия была намного меньше. Серая краска бывших территорий принадлежала Королевству Югославия, Румынии, Украине. В конце он оказался на кухне пятидесятых годов. Такие он видел в Воеводине во времена своего детства. Алюминиевая посуда, плита с жестяной трубой, ящик для угля, длинная кочерга, три ступки разного размера, связка сушеного перца, застекленный шкафчик.

Когда он вышел на улицу, над городом пламенел летний закат. Он прошел мимо отеля «Астория» и далее по улице Ракоци в направлении дома. Уже не слышались на каждом углу слова на родном языке, в кафе и садах при ресторанах не встречались знакомые лица. У некоторых биографий нет даже дворов, услышал он голос Константина. Они сидели в кафе «Кер» на улице Шаш. Предчувствуя, что это, скорее всего, их последний разговор с глазу на глаз, Руди рассказал Константину, что больше года назад в Белграде он был профессиональным выгулыциком инвалидов. Писатель внимательно выслушал его. Нет, почему он считает, что надо было начинать раньше? У каждого свой путь. Важно только, чтобы было что сказать. Как узнать это? Излишний вопрос, сказал Константин. Почему он считает, что необходимо состоять в обществе подмастерьев? Строить карьеру означает прежде всего прислушиваться, не обижаться, не знать, в какой момент можешь пригодиться. А это ведь оковы. Так легче всего пропасть. И больше тебе нечего сказать. Писательство – раскопки, вид археологических работ. К некоторым моментам приходишь только в результате беспощадного разоблачения самого себя. То, что он рассказал ему о Даниэле, о Марии Лехоткай, всего лишь факты, которые можно и придумать. Но литература – не пересказ. Невозможно придумать несрежиссированную субстанцию, которая будет единственным залогом дара. Этот запах пыли на сцене, шкафы с костюмами и реквизитом, эти долгие поиски самого себя и есть единственный, настоящий путь. И неважно, сколько это продлится, пока мир в себе не превратишь в слова. Обрабатывай собственный сад, сказал Вольтер. Но ведь у некоторых биографий нет даже двора. Говоря это, я имею в виду захватывающие картины, которые возникают до того, как появится потребность описать их, нарисовать или скомпоновать. Сад – это единство. А мы – люди из подвалов.