Русское окно

После четырех недель пребывания в Мюнхене он нашел место кладовщика в универмаге «Херти». Каждую субботу после закрытия он выносил со склада одежду, которую декораторы надевали на пластмассовые манекены. Они меняли их положение, создавали в витринах новые мизансцены. Запах тканей, подушечки с булавками, как в швейной мастерской его матери. Надежность знакомого мира. И потом глубокое сомнение в том, с ним ли все это происходит. Неужели он в такой мере заперт сам в себе? Мир в мире. Из мюнхенской обыденности Будапешт казался простором, в котором он придерживался твердых координат.

Он часто вспоминал Марианну. Что бы она сказала сейчас? Что бутылка брошена в море. Чего ты ждешь? Зачем ты положил деньги в американский банк? На черный день? Никогда не позволяй себе играть всеми картами. Опасайся плавающего курса. Ты вообще знаешь, чего хочешь? Жизнь не кинотеатр. Но и в таком случае ты сам выбираешь фильм, который хочешь посмотреть. Или просто желаешь погрузиться в мрак зала? И ждешь. Оставаясь спутником самому себе.

Все это где-то оседает, произносит про себя Руди. Может, в пестром узоре ковра было записано то, что должно неминуемо случиться? И эта запись сопровождает его, неудобство, вызванное касанием босых стоп щекочущих ворсинок. Он разглядывает линии ладоней. Контурные карты. Без названий и дорог, только очертания материка, предназначенного ему. И бескрайние воды. Он неважный пловец. Никогда не мог преодолеть боязнь воды. Однако плывет под полными парусами. Нет на его курсе ни одного острова. У историй есть конец. Ирена, Эдина, Соня… Выйти из себя самого, сбросить панцирь, освободиться от ритмов «Зингера» и «Империала». Мы люди подвалов, слышится голос Константина.

Он ходил по складам универмага «Херти», загружал каталку товарами, поднимался и опускался на грузовых лифтах. Через несколько недель уже знал каждый уголок этого лабиринта. Однажды оказался в помещении, куда сваливали мертвых кукол. Так их называли декораторы. Были они тут без суставов, скрюченные как пугала. Какой-то художник выкупил старых кукол. Полдня Руди выносил со склада в подвале пластиковых покойников и грузил их в машину. Материал, думал он. Материал для каких-то инсталляций. Возвращаясь вечером в Пазинг, он рассматривал на станциях метро рекламу. Опять в жерле. Поменялись границы и формуляры, флаги и гимны, и все время за фасадами, в невидимых квартирах, повторяются частные истории, дышат тела, взрываются и затихают.

Сжавшись на сиденье у окна в вагоне линии направления на Пазинг, Руди чувствовал пагубность непринадлежности. Тем не менее любая ситуация, которую он мысленно создавал, вскоре расплывалась, он оставлял надуманную обыденность, не успевая окончательно домыслить ее; собственно, останавливаясь, как в детстве, когда он в панике требовал от матери вернуться к началу сказки, которую она ему читала. Непрерывное in medias res. Утро по Преверу. Она и Он. Жизнь в одном кадре. Потом занавес опускается. Далее следующий акт, тезис, извлеченный из какой-то иной истории. Быть выше жизни. Артист, который не бросает свои роли. Блуждая по ночным улицам Мюнхена, он измерял шагами белградские и будапештские дали. Мальчик пальцем ведет по красной нитке железной дороги. Продвигался на север, меняя отели, поезда и женщин.

Станция Пазинг. Выходит в ночь, частица движущегося множества. Сверкают взгляды, каждый где-то в другом месте, улицы узнают пешеходов. Усталость птичьей перспективы. Погрузиться глубоко в собственную тьму. Пестрые узоры ковра превратились в события, пейзажи и людей.

Все дороги принадлежат ему

Тинде, венгерка в отделе парфюмерии, два года назад приехала в Мюнхен из Будапешта. Где он выучил венгерский? Жил в ее городе? На бульваре Эржебет. Она выросла на улице Пушкина. У Тинде были короткие волосы и настолько правильное лицо, что она была похожа на куклу: большие карие глаза, длинные ресницы и полные округлые губы. Если бы она вошла в витрину и замерла в любой позе, ее не отличили бы от куклы. Тинде смеется, когда Руди говорит ей об этом. Несколько лет она работала кукловодом в детском театре. Потом окончила курсы косметологов. А он? Сбежал от войны? Актер? А что тогда делает здесь? Прошло время немого кино. Он мог бы играть отрицательного героя с Балкан.

Я словно в поезде, думает Руди. Там рассказывают вымышленные автобиографии. Становишься тем, кем хочешь быть? Собственником нескольких жизней. В настоящий момент на линии Пазинг – Мариенплац. Его движение определяет траектория, по которой он следует ежедневно. Или оказаться где угодно, воспроизводя все ту же обыденность? Нет никакой разницы, в Мюнхене ли он, в Будапеште или в Белграде. Словно поплавок следует за ним его склад, и, где бы он ни оказался, всегда играет один и тот же спектакль. Кукла, которой управляет ситуация, не в состоянии закрутить собственную историю.