Русское окно

Тинде скрестила ноги. Подол короткой юбки поднялся выше колен, открывая белизну бедра. Сколько глаз следило за ней из засады на улице Пушкина? Опустить ладонь на ее колено. Откуда сейчас взялась картина сумерек в Гаване? Вызвана музыкой из бара «Фламинго», где он провел предыдущий вечер. В темных углах сверкнули улыбки девушек и ножи сутенеров. Мир расширяется. Все дороги принадлежат ему. Он всегда хотел быть оторванным от всего, чтобы жить в истории, у которой нет конца. Все это только эскизы, только предложение жизни, которой следовало бы жить.

Тинде живет в Фельдафинге, маленьком городке на озере Штарнберг, в получасе езды от Мюнхена. Четыре дня назад она пригласила его вместе прогуляться в воскресенье. Часами они бродили вдоль озера, блуждали по лесным тропинкам. Тинде показала ему Розенинзель, остров с маленькой церковью и несколькими домиками между столетними кипарисами. В летний сезон можно на лодке перебраться в этот райский уголок. Меня не привлекают пустые места, сказал Руди. Я люблю, когда меня окружает шум, кипение голосов, движение улицы. В сумерках они отправились ужинать в итальянский ресторан.

Наутро он встал рано. До ухода на работу оставалось два часа. Включил ноутбук. Он не только не знал конца, но и пропустил начало. Он шел по длинной улице Пушкина, не обращая внимания на углы, мрачные парадные и широкие зарешеченные окна первых этажей. Ущелье, вырубленное в печальных фасадах пятиэтажек, построенных по правилам сомнительной эстетики во времена, когда Сонин отец, бродяга Радое Лалович, приехал в этот город. В час, когда надо было выгружать из грузовика рулоны ковров и заносить их в помещение, обмениваться фразами с кладовщиками, глаза которых все еще были мутными от выпитого предыдущим вечером пива, Руди косился всевидящим оком на улицу, которая и не была улицей Пушкина, а только интонацией, подходящей для истории, наконец-то зародившейся в глубинах трюма, рассыпным грузом, который следовало разнести по определенным адресам. Длинная горизонталь продолжилась пустой дорогой в провинциальном городке Воеводины. Картина песчаного пляжа, на который перед рассветом высаживаются легионеры, представилась ему, когда Тинде стояла на берегу и смотрела на огромные кипарисы Розенинзеля. Отсюда был только шаг к аллеям кладбища Керепеши, где лежит тело Сониного отца, шаг до воскресных театральных утренников для учеников. Его охватило чувство, что он – свидетель всего задуманного им, хозяин официальной версии. Его взгляд схватывал каждую мысль, возникавшую во время прогулки с Тинде. Кристально прозрачный зимний день приблизил снежные очертания Альп по ту сторону озера, их темные лесистые подножия, где стоят замки Людвига Баварского, фантаста и мечтателя, латифундии римских императоров, терраса дома на улице Королевича Марка, холоднющие склады универмага «Херти», коридор белградской Академии, где он впервые почувствовал горький вкус поражения. Запах жареных каштанов из киоска в бухте, откуда летом перевозят экскурсантов на Розенинзель, распространился по улице Пушкина. Шаг стал увереннее, таяло сомнение в непреодолимости препятствий. И страх перед исполнением. Потому что раскопки начались тем же утром. Он нанизывал предложения. Глянув на часы, обнаружил, что наступило время обеденного перерыва. На служебном входе универмага «Херти» появились знакомые физиономии кладовщиков и продавщиц. Руди продолжил рокады, перемещал фигуры, выстраивал игру. Из окна углового здания на мгновение появилось улыбающееся лицо Богдана Тонтича, такое, каким он его запомнил во время последней встречи в театральном буфете. Ведущий актер провинциального театра, ответственный за спектакль «Мюнхенские годы», время от времени гостит в монотонной жизни мамы Руди ночами после премьеры. Состарившийся артист крикнул сильным баритоном: «Слушай, парень, расслабься, пусть течение несет тебя, конца нет, всегда есть какое-то отверстие, в которое ты можешь подмигнуть прежнему себе. Последовательность не нужна, поимей хронологию. У кого-то начало бывает в конце».

Шкаф? Наконец-то дверцы распахнулись. И Руди заглянул в глубину.

Услышал голос Марии Лехоткай, приглушенный пыльными костюмами. Слова терялись в темноте. Райские острова. Нет, это не Розенинзель, а Локрум. Ночь с молодым адъютантом. На рассвете появляются стены Дубровника. Баронесса Кастели на обеде с Крлежей в «Эспланаде».

Руди прикасался к реквизиту. Стеклянные глаза препарированного фазана вызвали в памяти водянистый взгляд Даниэля. Он молча смотрел на него с престола инвалидной коляски. Мир был озвучен резкими ударами «Империала». Кончик иглы «Зингера» вонзался в складки материи.

Когда он поздним вечером выключил ноутбук, смена Руди уже покинула универмаг «Херти». Тинде ехала по шестой линии в направлении Фельдафинга. Кладовщики пили пиво в одном из пабов у Изартора. Все это происходило во внешнем мире, там, где происходит бесконечное сложение и вычитание, где слова служат для заполнения ампул пустых часов, а герои постепенно превращаются в декорации.