Русское окно

В вагоне он украдкой читал заголовки в широко развернутой газете, которую держал пожилой человек, сидевший напротив. На сиденье рядом с ним лежала черная шляпа с широкими полями. Когда за две станции до Пазинга неизвестный спутник свернул газету, взял шляпу и, кивнув Руди головой, направился к дверям, поезд неожиданно остановился. Голос из репродуктора оповестил пассажиров, что несколько минут поезд простоит в ожидании сигнала семафора. Человек со шляпой осмотрелся в пустом вагоне. Руди посмотрел в окно на ночь. Красный свет семафора задержал на стартовой позиции пассажира, который вскоре покинет вагон. Корона непредвиденной паузы перенастроила и мысли тех, кому еще было довольно далеко до своей станции. Вдалеке, на каком-то параллельном пути сноп света обозначил конец этого короткого межвременья. Поезд тронулся и вскоре разошелся с составом, пролетевшим мимо на полной скорости. Так пройдет все, что сковывает меня, подумал Руди. Внезапно он оказался на одной из узких улиц с мрачными фасадами, которые протянулись по обеим сторонам бульвара Ракоци. Может, это улица Пушкина? По узким тротуарам шли куклы со склада универмага «Херти». Они были голыми. Равномерное вздрагивание вагона напомнило Руди монотонную работу швейной машины. Когда он опускал руку на металлическую пластинку со стилизованной надписью «Зингер» под горизонтальной деревянной плоскостью, мама на мгновение переставала нажимать ногой на широкую педаль. Она наклонялась и целовала Руди в голову. А потом опять неспешно приводила в движение механизм, большое колесо и маленькое колесико, слившиеся в объятиях благодаря резиновому пояску. По каким-то причинам мама, несмотря на наличие электрических машин, пользовалась механической. Ее звук призывал Руди. Все эти свадебные платья и юбки надо было научить ходить. Так думал Руди. Мама движениями стоп накручивала расстояния, которыми предстояло пройти моделям. Позже, глядя на представления, он верил, что движения актеров определяются костюмами, которые они носят.

В нем есть педали. Они толкают его далее, по двойному пути, где у него нет своей истории. Потому что то, чего он хочет, есть Он и Она из стихов Превера, из отечественных фильмов шестидесятых годов и более поздних театральных спектаклей. Вздрагивают педали. Руди готов перескочить в какую-нибудь другую историю. Поэтому в нем возникает желание играть. Потому что по окончании спектакля, сыгранного кто знает в который раз, назавтра он входит в другую роль.

Адрес создает событие. Каждое утро мюнхенской осенью он ехал пригородным поездом от Мариенплац в Пазинге до Мариентплац в центре города. И потом, по окончании рабочего дня в универмаге «Херти», по той же линии в обратном направлении. С одного и того же на то же самое. Такие ему выпали адреса. Пробить мембраны коридора, свернуть в какое-нибудь параллельное течение, пусть хоть через окно полуподвала. Найти выход, маленькую форточку, как говорил Богдан Тонтич в театральном кафе в то лето, после первого провала Руди в Академии. Когда утром, после десяти он зашел в кафе, Богдан уже был там. Он выпил первый стаканчик и ждал собеседника. Выше голову, парень, это не конец света. Войди в воду и плыви. Ты один и потому так мучаешься. Никто не оказывает влияния на твою жизнь, ни плохого, ни хорошего. Это дело не проходит. Не даешься, потому что не боишься. Но помни, пропущено только то, чего мы не дали. Когда ты разорвешь этот зачарованный круг, в тот же момент все к тебе вернется. Поимей ты эту хронологию. Время идет не по прямой линии. Если хочешь спастись, должен разбить скорлупу.

Это больно, парень, но иначе нельзя. Кто сделал такой шаг, тот заново родился.

Сколько раз он останавливался посреди улицы и стоял так под прикрытием единственной роли, которая упорно преследовала его, произнося мысленно слова Чехова: «И остановиться где-нибудь далеко-далеко в поле и стоять деревом, столбом, огородным пугалом, под широким небом, и глядеть всю ночь, как над тобой стоит тихий, ясный месяц, и забыть, забыть… О, как бы я хотел ничего не помнить!»

Но Руди помнил. Как давно сказала ему Ирена: все, что он помнит, существует только в его голове. Сколько императоров прошло через ее постель? Текут дни, и однажды, вне всякого сомнения, его место в цепочке любовников Ирены окажется где-то посередине. А она всегда будет для него первой. Вертится маленькое колесико и большое колесо, то, что есть, и то, чего он хочет. Эмоции инвалида, так ему сказала однажды Ирена.