Русское окно

Переполненный бешенством от того, что не был ее первым римским императором, он уходил в ночь, в бордели у Главного вокзала. Город вибрировал, дышал освещенными окнами, голубыми отблесками телевизионных экранов. Воспоминание о царапине, сделанной ногтем, более звук, чем след, голое колено девочки, с которой сидел за школьной партой, витраж на шкафчике в чьей-то кухне, вырезанной из конфигурации забытой квартиры, плакат с пальмой в туристическом агентстве, пыльная улица городка и желание, вечное желание и боль, потому что жили все другие, кроме него. И всегда слова. Сколько слов выбросили на ветер римские императоры, сколько движений навсегда отложилось в зеркалах, сколько обстоятельств, заполнивших повседневную жизнь Ирены. Слова, движения, отношения: грязное белье дня, протекающие инсталляции, уснувшие дети, вся эта космогония. Признание Ирены в том, что месяцами злилась из-за одного своего парня, потому что не могла любить его, и только потом поняла, что злостью она мстила ему. Но что это за месть, если тот парень все время имел ее тело, их движения сотворяли архитектуру безымянных дней, призраком проносились в поле зрения своих знакомых. И понимая, насколько все это бессмысленно, Руди ходил мрачный, как в воду опущенный, страдая из-за этой божеской ошибки. Он не ревновал к тем, кого она любила, а к отношениям с особой, которая по воле обстоятельств оказалась в ее близости. Существует только то, что произошло в его голове. А в этой голове Ирена живет так, как он видит ее. В этой голове живут и пираты, которые имели ее.

В ранние часы бар «Тринидад» почти пуст. Две пары в полумраке, кельнер занят протиркой большого зеркала над стойкой, темноволосая девушка с короткими курчавыми волосами на высоком табурете у стойки. Ее голые плечи блестят под синим светом, будто она нырнула в глубокую лагуну какого-то экзотического острова. Подойти, завязать разговор, предложить выпить, договориться о цене, подняться за ней в комнату, отстав на метр, чтобы еще разок взглядом оценить ее фигуру, и желание окрепло в нем, он почувствовал радость охотника при виде добычи, которая не уйдет от него, – все это не приносит Руди желанного удовлетворения. Только когда удалось удивить девушку непривычным для ее профессии вопросом, его охватило возбуждение.

Почему странно то, что он путешествует по миру и сочиняет путеводители? Марокко? Там он еще не был. Она родилась в Марокко, выросла в Марселе, уже год, как приехала в Мюнхен. Пока еще плохо говорит по-немецки. Для ее работы это не очень важно. Она ошибается, слова очень важны, все начинается со слов. Нет, это не так, сказала она, подняв бокал с коктейлем. Взгляд это все. Что она видит, спросил Руди. Неужели то, что она видит, можно описать не только словами? Девушка схватила его за руку. Улыбнулась, словно говоря: вот видишь, можно и без слов. Без слов и без имени, сказал Руди. Меня зовут Сали. Прадедушка по отцовской линии был французом. Как снимаешь город? С чего начинаешь? Рынки и кладбища, сначала посещаю эти места. Скажем, Марсель, там я ни разу не был, но помню по какому-то фильму узкие улочки, по которым на автомобиле катит Ален Делон. Фильм цветной, старая копия, краски не насыщенные. Или это было на рассвете? Кадры были в красных тонах. Ален Делон мчал по пустым узким улицам. За ним гналась полицейская машина. Он выскочил на набережную. Она напомнила мне Триест, город, в котором я вырос. Ты итальянец? Нет, словенец. Сали кивнула головой и, сжимая предплечье, другой рукой коснулась его бедра. Пойдем наверх. Я все расскажу тебе о Марселе.

Он глотал губы Сали, нюхал песок Африки, наслаждался ее кожей, еще один всадник в борделе «Тринидад». Со всех сторон, из тьмы времен вырастали ветви предков, языки пламени, горевшего в объятиях Руди. Французский дед выпустил семя в неизвестно чью утробу. Фальшивый дед подарил ей только семейное имя. Тот, настоящий, умер, наверное, в каком-то тихом местечке в Голландии, в доме на берегу канала. Он никогда не узнает, откуда у нее такая слабость в сумерки, привычка пить чай из экзотических трав. Бесшумные лодки плывут еще со времен египетских династий, разнося семя, тени пирамид. На дальних берегах возникают дворцы в колониальном стиле, жемчужные улыбки туземок гасят страсти потерпевших кораблекрушение, кипение в котлах, в паху.

Мой прадед не был французом, говорит Руди, зажигая две сигареты, передавая вторую Сали. Он был русским. Строил Транссибирскую железную дорогу. Потом через Одессу приехал в Триест. Одесса, говорит Сали. Какое красивое имя. Где эта Одесса? Это русская Касабланка. Или, скорее, русский Марсель. На Черном море. Ты на самом деле пишешь путеводители? И живешь этим? Да, живу путешествиями. В Мюнхен приехал по приглашению издателя, который вскоре напечатает мой путеводитель по Триесту. А где живешь? В поезде. Я все время в пути.