Русское окно

Накануне Рождества он впервые снял деньги со счета в американском банке, небольшую сумму, которой хватит на месяц жизни. Его защищала импозантная цифра, означающая его богатство. Дом деда с бабушкой, превращенный в число, залог двух или трех лет нормальной жизни. И ему казалось, что он расходует сумерки городка, в котором вырос, жужжание мух на террасе, запахи и слова, скрип дощатого пола, далекий собачий лай, влагу на стенах, иероглифы пестрых ковров. Стукнуться головой в стену. Пусть в нем распадутся ткани. Весь этот надуманный порядок. Фальшивый декор семейной идиллии. Завтраки, сервированные в лоджии после весеннего равноденствия. Он купался в утреннем свете, сдувал сахарную пудру с теплых оладий.

Мама склонялась и целовала его в голову. Невинным касанием уст стирала следы долгих ночей после премьеры. Накрахмаленная скатерть без пятен, покрывала и кружева из журналов. Засыпанный колодец в саду за домом. Мурашки ползли у него по коже, когда приближался к этой маленькой крепости, заросшей бурьяном, с венчиками мха на деревянном срубе. Запах застоявшейся воды пробуждает тоску. Осторожно шагая, мальчик выходит из сада.

В тот вечер он отправился в бар «Фламинго». Сидел за стойкой и пил виски. Подошла высокая брюнетка. Перламутровый гребень улыбки. Руди угостил ее выпивкой. Сильный славянский акцент. Тонкий нос, полные губы, карие глаза. Как зовут? Рената. Он знал, что это ненастоящее имя. Приехала с Востока, как большинство девушек этого квартала. Чем он здесь занимается? Международный конгресс психиатров. Девушка многозначительно кивнула головой. Меня зовут Аттила, живу в Будапеште. Ни разу не была в Будапеште, сказала Рената. Сколько просишь за ночь, спросил Руди. Зависит от желаний, сказала она. Закурила сигарету. Прикидываешь? Он не прикидывал. Только с улыбкой склонился над миром Марии Лехоткай, у которой все так легко: приглушенное хихиканье как перья с крыльев ночной птицы, пошлое скольжение в полуоткрытые двери гримерки, удовольствие, доставленное телом молодого адъютанта в саду дубровницкой виллы. Вместилище души использует золотые рычаги преображения во всякую другую роль, в которой еще больше проявится она, Мария Лехоткай, неважно, говорком ли баронессы Кастели или словами Аркадиной. Тишина из Чехова. Ночь, крик чайки.

Маску его улыбки Рената восприняла как особое пожелание, о котором она узнает только тогда, когда они голыми лягут в кровать. Произнесла цену. Он кивнул головой. Поднялись по деревянным ступеням за кулисы, во тьму театра. Подними зад, еще выше, нам, гуннам, нравится приподнятая задница, кобыла ты моя. Он говорил по-венгерски. Желтые обои гостиничного номера шевелились в такт движениям, изображая воображаемую степь. Он скакал мощно, тело сильное, как у побесенелого легионера. Какой фейерверк, какая роскошь, путь спермы, мантра, на которой покоится красота мира. Напишет ли кто-нибудь когда-нибудь симфонию путешествия, которое началось, когда человек слез с дерева? Альбом предков в тысячелетних ночах. Варвар, перепрыгивающий полыхающие стены Рима. Крик добычи, не успевшей убежать. Как твое настоящее имя, повторяет он шепотом. Сжимает пальцами мягкую кожу Ренаты. С каждым движением увеличивает расстояние между потным животом и мягкой задницей, так что вдруг чувствует, что конец члена почти выскочил из влажного нутра тела Ренаты. Миром правит дьявол, возгласил хриплым баритоном Богдан Тонтич. Бог всего лишь подпевала. Доброты не существует без храбрости. Если выдержишь, станешь тем, что ты есть на самом деле, парень. И Руди со всей силой вонзился в тело Ренаты. Наконец-то он стал творцом собственной хронологии. В квадратуре гостиничного номера повторялась история мира. Он будет актером, будет тем, кем пожелает. Но не статистом, как Даниэль. Он будет режиссером, творцом собственной истории. Если уж не может, как Ирена, выйти в мир, он впустит мир в себя. Той ночью он понял, что смысл творения – безумное стремление к удвоению; трепетание над тем, что было или что могло быть. И каждый раз при этом появлялась Ирена.