Русское окно

Повторить кадр входа в «Тринидад». Камера движется. Вновь раннее утро. Пустой бар. Сали сидит у стойки. Замечает его. Поднимает в знак приветствия правую руку. Я думала, ты уехал. Когда выйдет путеводитель по Триесту? Или попробовать с какой-нибудь другой историей? В этом случае только проводник спального вагона на линии Брюссель – Мюнхен. Сколько возможностей. Постоянно менять маршруты. Связать Копенгаген с Мюнхеном, Брюссель с Будапештом, Париж с Веной. Нигде не бросать якорь.

В последнее время он часто приходит в банк, снимает со счета солидные суммы. Расходует песок с улицы городка в Воеводине: аккумуляция монотонных жизней в виде наследства. Путешествие капитала. Сокращенные удовольствия его дедушки откладывались на банковском счете, чтобы он сейчас мог расходовать его в своих историях. Пока был молодым, этот человек часто ездил в Будапешт, предпринимал побеги из провинции и тратил в борделях возможные накопления. Об этом рассказала ему мама в тот день накануне возвращения, когда они гуляли по бульвару Ракоци. Позже, во время обеда в ресторане «Карпатиа», она рассказала Руди, что у него в детском возрасте была странная привычка откладывать конец историй, которые она рассказывала ему перед сном. Едва заметив, что история подходит к концу, он требовал начать все сначала. Иногда даже со слезами.

Город на краю небытия

Он уже видел все. В каждом фрагменте задуманной жизни он уже был. Книги? Зачем читать, если в них давно нет ничего из того, что его мучает. Провалы души, ужасающие черные облака, солнечные поляны, айсберги, топящие «Титаник», мороз Патагонии. Сутра до вечера он путешествовал по этим пейзажам. Книги пишут в голове, потому что ни одна мысль там не может завершиться, сходятся параллели, нет подводок к разработке выводов, только разлившиеся краски без каких-либо границ. Одно только вчера сегодня завтра на улице Земельвайс в Пеште, которое просматривается в кронах платанов, пока он гуляет по паркам Мюнхена. В волнах Исара исчезает тоска, остается только некоторое благородство бытия. И воспоминание о том несчастном проклятом городе на краю небытия, где каждые сто лет по улицам Дорчола шествуют привидения. Говорят, там бывали даже кентавры, но давно и неточно. Всесилие Дуная, чудотворная вода Святой Петки на Калемегдане, эхо битвы за Царьград.

Все это одна большая история, говорил Константин пьяным голосом в кафе отеля «Астория». Зачем вообще пишут романы? Разве только для того, чтобы мы знали о том, что существуем? Разве не лучше распылиться по чужим жизням? Согреться улыбкой давнего знакомого, приласкать на ходу взглядом кого-нибудь, подарить любовь и понимание везде, где сможешь, в этой орде, которая ползает на четвереньках в своем недержании, шлифовать собственными шагами улицы города, который через сто лет не увидит ни мельчайшей частицы того, что в нем существует сейчас. Из всего этого, Руди, я помню только улицы, не те, неизмеримые в Дубровнике, но в Белграде, на которых меняют асфальт каждые десять лет. Почва, которую я топчу, мой единственный дом, ни одна стена в комнатах не запомнит меня. И тогда я становлюсь участником чего-то большего, о чем можно рассказать, я всегда один, без детей и без никого, со своим отцом в сердце, это не патетика, голый факт, с отцом, который прошел албанскую голгофу 1915 года, с прабабкой черкешенкой, о которой я никогда ничего не узнаю, как и почему она спустилась с Кавказских гор. Такими я вижу их, гуляющими по городу внизу, по городу, который я никогда не любил, который насквозь ошибочен и именно поэтому правилен, потому что, Руди, запомни, невозможно избежать ошибок, как бы ты ни старался и как бы силен ты ни был. И потому ошибочный город подходит более всего.

Кому нужен путеводитель по этому городу? Почему Триест, а не Белград? Он даже не родился, как Константин, в этом ошибочном городе. Годами он его завоевывал, прежде чем туда вообще попал. Он фиксировал взглядом номера автомашин в своем городе, когда ранним утром из них перед фасадом театра выходили белградские артисты. Он смотрел, как они свободно ходят по пустым улицам, разговаривают, их жесты свободны, речь ясна. А когда поздно вечером, после спектакля, они покидали сонный город, Руди отправлялся вместе с ними в далекие квартиры, в шумные рестораны и с каждым их отъездом приближался к тому городу, в который когда-нибудь попадет и он. Уже тогда он вел тайную жизнь в Белграде. Он был Он. И была Она. В обыденности провинциальной Воеводины возникал опыт, взятый на вооружение в будущем.

Вперед, только вперед. Он ходил в бордели, как когда-то в театр. Тратил деньги, полагаясь на все еще солидный счет.