Русское зазеркалье (двуязычная версия)

Думая о песне, которую мы возьмём в этот раз, я имела выбор из большого числа хорошей музыки. Чего стóит, например, «Батяня-комбат» Николая Расторгуева, или «Здесь птицы не поют» Булата Окуджавы — исключительно сильное произведение при всей своей простоте, — или некоторые воодушевляющие песни Владимира Высоцкого (он не был участником боевых действий, но оказался способен искусно воссоздать атмосферу линии фронта), или, из более недавнего, иные песни Юлии Чичериной, русского исполнителя рок- и поп-музыки, которая при этом активно поддерживает Донецкую и Луганскую Народные Республики в их войне, направленной на выход из состава Украины. (Возможно, вы скажете, что официально эти две республики не существуют, что они никогда не были признаны международным правом. Но существует ли в наши дни само международное право? Вопрос, конечно, риторический, но что заставляет меня задавать его?)

После долгих размышлений я решила поделиться с вами своим видением «В лесу прифронтовом», песни, сочинённой Матвеем Блантером в 1943 году (её слова написаны Михаилом Исаковским). В конце девяностых песню перепел Олег Погудин, русский певец и артист телевидения. Пожалуйста, не воспринимайте его исполнение как попытку медийной знаменитости поддержать свой благоприятный образ в глазах публики посредством вдыхания новой жизни в старую и давно забытую песню. Олег Погудин — это не поп-звезда, хоть у него и есть звание народного артиста России. Кроме того, его интерпретация этой песни пусть и очень хороша, но не уникальна, если принимать во внимание, что её исполняло множество советских и российских артистов в шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые и девяностые годы прошлого века. Строго говоря, её вообще никогда не переставали исполнять.

Я послала вам ещё раньше свой перевод слов песни, довольно убогий, наверное. Позвольте мне вкратце пересказать сюжет для тех из вас, кто его не получил (сюжет — потому что эта песня, как и прошлая, тоже рассказывает нам историю; может быть, любая военная песня имеет историю в своей основе). Где-то на линии фронта гармонист-любитель играет старый вальс. Оставшаяся часть взвода сидит вокруг и слушает его, «словно в забытьи». Они вспоминают своих любимых: жён или, может быть, подруг. А дальше идёт четвёртая строфа, возможно, акме этого текста. Позвольте мне процитировать её полностью.

Пусть свет и радость прежних встреч

Нам светят в трудный час,

А коль придется в землю лечь,

Так это ж только раз.

Но пусть и смерть в огне, в дыму

Бойца не устрашит,

И что положено кому

Пусть каждый совершит.

Предчувствую ваше разочарование: кто-то из вас, хоть и будет растроган этой простой солдатской философией, спросит меня: «О чём здесь размышлять, что здесь анализировать, о чём здесь говорить?» Другие пренебрежительно опишут этот текст, который вдохновлял простых солдат идти и воевать с нацистами даже ценой их собственных жизней, как банальный образчик официальной советской пропаганды. Да, это образчик советской пропаганды, но не только. А что, собственно, такое — пропаганда? «Оксфордский словарь студента» определяет пропаганду как «идеи или утверждения, которые, являясь ложными или представляя только одну сторону дела, используются для завоевания поддержки тем или иным политическим лидером, партией и так далее». Пропаганда — это, говоря другими словами, промывка мозгов, попытка манипулировать вами, нечто, что вызывает «эмоциональный, а не рациональный отклик», как об этом говорит Википедия; то, что пытается направить вашу энергию в желательное для той или иной политической силы русло. Что ж: всё, что вдохновляет человека делать хорошее дело — тоже пропаганда? Вот, к примеру, «Мы встретимся снова» — это пропаганда? Ведь эта британская песня стремится тронуть в нашей душе те же самые струны.

Знаете, если бы я была солдатом, я бы предпочла «В лесу прифронтовом», а не «Мы встретимся снова», и вовсе не по причине моей национальности, а всего только потому, что русская песня менее манипулятивна. Она не обещает мне, что я (в качестве солдата) непременно встречусь с близкими и родными снова; вместо этого она очень холодно и трезво предупреждает меня, что со мной может случиться что угодно, включая мою смерть, и это — менее приятно, но более честно. Русская песня нас не обманывает, ведь единственное утешение, которое она способна дать, — мысль о том, что каждый умирает лишь один раз — что, между прочим, вполне справедливо. Почему же мы продолжаем рассматривать её как попытку манипуляции?

Готовы ли вы, кроме прочего, взглянуть, например, на Евангелие от Луки как на образчик пропаганды? Ведь и оно обращается к нашим эмоциям в первую очередь, а к разуму во вторую. Некто скажет: «Да» — и это позволит мне заметить, что русская песня, о которой мы говорим, находится в хорошей компании.