Что же касается «простоты» этой песни, с точки зрения её философии, да и вообще что касается любой «солдатской философии», то позволю себе привести пространную цитату из «Рождественской проповеди» Роберта Луиса Стивенсона, шотландского романиста и автора путевых заметок, жившего в XIX веке.
Боюсь, джентльмены, что умирающий, хоть и не осознающий своего умирания, — это и есть картина жизни, и вашей, и моей. Песок струится, часы «отмерены и сочтены», дни проходят, и когда восходит солнце последнего дня, оно застаёт нас умиравшими уже долгое время — а что же ещё мы делали, спрашивается? Сама длительность нашей жизни — уже кое-что, если мы достигаем часа нашего расставания с телом не в бесчестье. Жить — это, выражаясь по-солдатски, служить, тянуть лямку. У Тацита есть история о том, как старослужащие взбунтовались против своего командования где-то в германских лесах, как они угрожали Германику, шумно призывая его разворачиваться и отправляться домой; как, хватая своего командующего за руку, эти старые, изношенные войной изгнанники из мира, где нет войны, проводили его пальцем по своим беззубым дёснам. Sunt lacrymae rerum: это — одна из самых красноречивых среди песней Симеона. Любой, доживший до почтенного возраста, несёт на себе знаки, удостоверяющие срок его службы. Может быть, он и не бунтовал против армейского руководства, но уж почти наверняка сгрыз свои зубы о солдатский сухой паёк.
Наша жизнь, если смотреть на неё с этой точки зрения — немногим более чем долгий срок армейской службы, в конце которого нам приходит пора «в землю лечь» (только это и обещает нам русская песня). Sunt lacrymae rerum, воистину (фраза восходит к строке 462 Книги первой «Энеид» Вергилия; была бы рада услышать вашу собственную интерпретацию этой фразы). Да, у вещей есть слёзы, тем более у нас, людей, но даже и так жизнь имеет смысл, потому что — позвольте повториться — «[с]ама длительность нашей жизни — уже кое-что, если мы достигаем часа нашего расставания с телом не в бесчестье». (Интересно, не звучит ли для вас это так, как если бы я говорила на китайском языке?)
Прежде чем мы закончим, позвольте мне остановиться на трёх или четырёх важных деталях этой песни, первая из которых — её жанр. В техническом смысле слова это вальс, и очень спокойный: он вас умиротворяет, даёт вам несколько минут глубокого расслабления, которые, думаю, крайне важны солдату на линии фронта. Разрешите поделиться с вами кое-какими личными, очень личными подробностями. Дважды в своей жизни я подумывала о том, чтобы «дезертировать» из неё, если использовать метафору Стивенсона. Несколько спокойных, утешающих песен помогли мне пройти эти периоды, и «В лесу прифронтовом» была одной из них. Утверждаю, что у этой песни есть почти психотерапевтическое действие — на меня, по крайней мере.
А знали вы, что её мелодия восходит к Songe d’Automne [«Осенний сон» — фр.], вальсу, написанному в 1908 году Арчибальдом Джойсом, английским сочинителем лёгкой музыки? Гармонист играет, а товарищи его слушают именно «Осенний сон». Вальс, о котором я говорю, был очень популярен в Советской России перед Второй мировой войной, или Великой отечественной войной, или просто