Русское зазеркалье (двуязычная версия)

— Я не сказал «тошноты», то есть не так резко, — отозвался Азуров. — Как борюсь? I abstain from judging.[4] Я не имею права, Алиса, судить то, за что не беру личную ответственность и не пробую улучшать своим собственным трудом. Я не монах и не священник, хотя одно время я подумывал, чтобы стать тем или другим. А если бы стал, то наверняка передо мной отворилась бы такая бездна трудностей, что я навсегда бы прикусил свой осуждающий язык. И если вы вдруг спросите меня, как я отношусь к политике…

— Я собиралась, кстати…

— …То я отвечу: точно так же. Те, кто осуждают руководство нашей страны, не руководили даже областью — даже городом — даже детским садом — даже библиотекой. Осуждать кого-то, ни разу не побывав в его сапогах, лаптях или бальных туфельках, — это самая… послушайте, Алиса, что с вами? Вы белая как лист бумаги!

Мы как раз, на моё счастье, шли мимо какого-то памятника с низким гранитным ограждением. Александр Михайлович едва не насильно меня усадил на это ограждение, предварительно счистив с него снег перчаткой и, кстати, бросив на камень обе свои перчатки, чтобы мне было не так холодно.

— Нет, ничего… — я через силу улыбнулась. — Это… бывает.

— Это… ежемесячное? — догадался он.

— Да, да…

— Ношпы у вас нет с собой? — я помотала головой. — Останьтесь здесь, пожалуйста, и подождите меня!

Я даже не сумела проследить, куда он ушёл. От волнообразной боли мне на секунду показалось, что я сейчас потеряю сознание. Что это, за что женщина так странно устроена, почему именно во время нашей прогулки это должно было случиться, где справедливость на белом свете?

Александр Михайлович вернулся с бутылкой минералки, пластиковым стаканчиком и маленьким пузырьком, из которого он проворно накапал мне в стакан поверх воды капель десять тёмной жидкости с сильным запахом.

— Это ведь не ношпа? — сложила я одними губами.

— Это другой спазмолитик, сильный. Пейте!

Меня едва не вырвало, но зато уже через две минуты после того, как я заглотила эту убийственную дрянь, запах которой мне помнится до сих пор, немного отпустило.

— Я вызвал такси, чтобы вернуться в гимназию, — негромко сказал Александр Михайлович (он, оказывается, присел рядом).

— Это лучшее, что вы могли придумать — только я доеду одна, хорошо?

— I feel like I must…[5]

— Нет, пожалуйста! Начнутся разговоры о том, что… вы сами понимаете.

— Понимаю.

— Ну и прекрасно: вы всё понимаете… Александр Михайлович, спасибо! — поблагодарила я очень искренне. — Как стыдно, как неловко, почему именно сейчас…

— Это ерунда, ничего не случилось. Я… могу ещё что-то для вас сделать?

— Это носовой платок? — я вдруг разглядела бумажный носовой платок, который он держал в руке, может быть, на тот случай, если меня вырвет. — Дайте, пожалуйста… нет, вот так, — и, взяв его руку, я провела прямо его рукой с чистым носовым платком по своему лбу, вытирая холодную испарину. На секунду, не очень понимая, что делаю, прижала его пальцы к своей щеке.

Затем, опираясь на его руку, дошла до такси, и, уже сев, осмелилась поглядеть ему в глаза. Спросила, беспомощно улыбнувшись:

— Я ещё напишу вам сегодня, можно?

~ ~ ~ ~ ~

Я закончила рассказ — и заодно приветливо кивнула вышедшему на порог хозяину кафе, обозначая, что нам можно принести счёт. Патрик, слушавший меня не отрываясь, выдохнул. Пробормотал

[сноска дальше]:

— You are a brilliant narrator. I almost could see this provincial Russian town, the mysterious Mr Azurov and you as a girl beside him. And the ending was realistic, too.

— I would describe it as ‘unpredictable,’ — грустно улыбнулась я.

— This is what I actually mean by saying ‘realistic.’ You know, your story feels like a mug of tea left on the table by someone who you never saw, but you can sense the person was there because the mug is still warm.

— A powerful image. Thank you.

— Thank you. So strange to think that ‘Aunt Alice,’ too, used to be a girl of seventeen and had a crush on her professor. I wonder what you looked like when you were seventeen.

— I was much prettier; you can rest assured of that.

Телефон Патрика вдруг издал громкий и не особенно мелодичный сигнал, заставивший того вздрогнуть (а я, признаться, предчувствовала что-то такое). Извинившись и помрачнев, он стал просматривать сообщение на экране.

— Nothing very bad? — осторожно полюбопытствовала я.

— No! Adam who is—who is actually my partner asks me where I am.

— Adam? — вежливо удивилась я — и тут в моей голове всё срослось. Да, конечно, Адам, этот высокий крайне молчаливый парень на первом ряду, похоже, страдающий аутизмом в лёгкой форме, по отношению к которому Патрик, добрая душа, видимо, взял шефство, перепутав стремление помогать и сочувствие с… ну, да это не моё дело. (И всё же любопытно: как это могло случиться? И неужели ни одной симпатичной девочки не нашлось рядом? Грустно, ребята, грустно…)

— It really looks like I must go now, — сообщил осунувшийся Патрик. — I am so sorry to leave so abruptly.